Бал ты мор - страница 4

— Выбор, постоянно владеет вами… — прозвучал громогласный бас заставивший девушку подскочить.

Неизвестно откуда перед ней вырос человек в летах. Он неспешно приблизился, гремя парфорсом [3]. Плотно сбитый, невысокого роста, из его гардероба выделялся черный рептилиеподобный макинтош. С одной стороны он казался вполне обычный человек, но с другой стороны от этой особы исходило что-то пугающее. На долю секунд его иллюминаторы почернели, что придало им неестественность и пустоту, отчего бледное лицо показалось подобно маске.

— Мы вляпались в историю,…- решилась напуганная девочка на разговор.

— Вы обольщаетесь тем, якобы свободны в его проявлении… — развивал свою мысль старик, игнорируя робкие попытки о помощи. — Что вы выбираете физическое или моральное бичевание?

Продолжая с иронией говорить, он направился к зданию, призывая рукой следовать за ним. Затем резко повернулся и пронзительно посмотрел в её глаза.

— Зачем это тебе, Алина? Ты же знаешь, что только чужая мука избавит от личных страданий.

Секундное замешательство девочки.

Человек в макинтоше продолжал идти, маня за собой. В этот момент Алина поняла, что его пристальный взор и пугающий вопрос всего лишь показались ей. Со всей силы, она ущипнула себя за руку, к счастью боль её успокоила.

— Х-х… Я не вполне понимаю, куда вы меня зовете?… Вы мне поможете, не так ли? Прошу Вас помогите хотя бы…

— Ты не видела здесь моего поводыря?

Алина отрицательно замахала головой.

— Ах да! Тебе нужна помощь,… я помогу, — подходя к порогу, благодушно сказал старик, — но прежде окажи мне любезность.

Прислонясь к двери, он дал понять, что не в состоянии открыть её один. Уткнувшись вдвоем плечами, они поднатужились, потихоньку стали сдвигать дубовую глыбу. Дверь с неохотой застонала, выпуская наружу запертый ветер со сладко-древесным ароматом сандала и горького миндаля.

Охлопав себя, он достал сигарные спички, вошел вовнутрь. Девушка от безысходности последовала за ним. Погремев складной лестницей, старик вскарабкался наверх и зажег стопин — зажигательный фитиль. Огонек быстро разошелся, раздавая пламя свечам на подвешенной к центру потолка люстре.

Стены по правую, а так же по левую руку терялись в занавесе тьмы. Напротив входа, параллельно залу, стоял убегающий во мрак массивный формореал. Вырезали данный шкаф по всей вероятности из макассарского эбена, отчего окрас у него пестрый: смоляно-черный с вкраплением коричневых полос. Сие рукотворное произведение доверху заполняли различные пергаменты. За спиной, роль акцентной стены выполняли зеркала, обрамленные в гниющее агаровое дерево. Амальгама местами отслоилась, это создавало уродливую ретроспективу окружающих предметов. Алина обратила внимание на свое отражение. Мерзкое, на удивление, живущее своей жизнью, погримасничав, оно исчезло.

— Это доппельгенгер… — сказал мызник, как само собой разумеющееся, направляясь к раскрытому гроссбуху, лежащему на конторке в центре комнаты.

— «Ну да конечно… как же я не поняла», — с иронией подумала про себя гостья.

— Его… только в этом зеркале… можно увидеть, — заметил старец, надевая на край носа пенсне и водя при этом куриным пальцем по книге.

Из любопытства гостья стала присматриваться к содержимому шкафа. Лежащая там бумага напоминала давно вышедшие из обихода старые деньги.

— Это мерило человеческой души такое же бесценное и ненужное одновременно, как и она сама, — поднимая взгляд, философствовал пожилой худог, затем подбросил монетку в сторону Алины.

— Что это?

— Спинтрия…всяк достоин своего жалования…

— А вы, наверное, коллекционер…нумизмат?

— Точнее сказать я архивист без Иерусалимской Веры.

— А современные деньги у вас есть?

— Есть те, которые вы используете, — указательным перстом Архивариус направил пытливую «Еву».

Денег различного номинала и разных стран оказалось довольно много. Они заполняли пространство нескольких полок и простирались далеко в глубину шкафа.

Алина потеряла контроль, забыла обо всем, и обо всех. Ей захотелось обладать ими. В своем воображении леди купалась в роскоши своих желаний и с каждым разом корила себя за мелочность предыдущего. А кто её осудит, если положить руку на сердце. Или Вы вели бы себя иначе?