Баллада о трубе и облаке - страница 19
Он выбрался на вершину Мальновой горы. Остановился и огляделся вокруг, прощаясь со своей долиной. Белая и тихая дна лежала перед ним, лишь черная Идрийца петляла по этой белизне да издали донесся протяжный гудок паровоза, резанувший его по сердцу.
— Да, повидал я мир, а прекраснее этого ничего не встречал! — с горделивой печалью произнес Темникар. — Здесь я жил… и еще бы с радостью пожил, но так уж вышло, что надо мне… надо идти…
Он поднял голову и вгляделся в кряжистый пик Крн, что светился в глубине долины в белом своем зимнем наряде.
— Да, дорогой мой Крн крнский, семьдесят лет глядели мы друг на друга, теперь в последний раз видимся… Так-то! Сейчас мы еще можем переброситься словечком-другим, завтра уже не выйдет, ухожу я!
— Куда? — голосом Темникара спросил Крн.
— Куда? — переспросил старик. — Да недалеко! Всего-то в Робы… Там… зачем тебе говорить! Видишь сам, у меня топор… а в кармане — этот огненный дьявол! — Он нахмурился и сжал револьвер.
— Вижу, вижу! — вздохнул Крн.
— Ну, чего там! — покачал головой Темникар. — Ты постарше меня и все это уже видел… Еще похуже бывало!
— Бывало! Бывало! — вздохнул Крн. — Только думается, что с турецких времен не доводилось мне видеть такого удальства и такой мерзости.
— Верно, верно! — согласился Темникар. — Такова уж натура человеческая!.. Подумай сам, если уж в семьдесят лет приходится браться за топор да револьвер…
Темникар умолк, потому что какая-то неведомая сила перехватила ему горло. Глаза у него затуманились, Крн расплылся, и ему показалось, будто гора как-то тревожно зашевелилась в своем углу.
— Что ж это такое? — раздосадованно прохрипел Темникар и ладонью провел по глазам. — Вот пень старый, видал, на глазах чуть слезы не выступили. Знаешь, привык я к тебе… Ну и… что, стервец, тоже горевать по мне станешь, когда не увидишь больше?
Крн выпрямился, ясный и охваченный пламенем под зимним солнцем, чтоб рассказать Темникару, как он любил его и как будет жалеть о нем, но, прежде чем он успел вымолвить слово, запела труба.
Темникар вздрогнул.
— Пойду, чтоб меня кроты чертовы не обогнали! — сказал он, помахал рукой Крну и решительно зашагал к Рейчеву лазу…
Петер Майцен пришел в себя и ладонью вытер глаза.
Он стоял на вершине холма. Труба продолжала петь. И по-прежнему это было начало грустной народной песни. Но Петеру Майцену уже не мешало то, что он не мог вспомнить слов. И звуки уже не столь глубоко проникали в его сердце. Все вокруг стало совершенно естественным и понятным. Да, стало совершенно естественным и понятным, что переплелись между собой мир, созданный его воображением, и мир, который в действительности открывался перед ним.
И этот мир был прекрасен. Петер Майцен разглядывал широкую долину, по меньшей мере раз в десять превосходившую долину Темникара. Белые дороги и тропинки, словно веселые ленты, во всех направлениях пересекали зеленое поле, связывая между собой деревни и деревушки, что прятались от послеполуденного солнца под сенью фруктовых деревьев. Вдали справа поблескивала лента спокойной Крки — она текла неторопливо по темной зелени, точь-в-точь кокетливая красотка, прогуливающаяся в тени густой листвы. По краям долины, на уступах гор и над рекою возвышались кряжистые замки, державшиеся нелюдимо и даже угрюмо — вероятно, потому, что их накрыли новыми, кричаще красными крышами, а это столь пожилым и почтенным особам показалось обидным. На вершинах округлых холмов, словно набухшие соски на полной груди, стояли крохотные церквушки, щекоча своими колокольнями чистое небо, радостно улыбавшееся ласковому Доленьскому краю.
«Красиво! Хотя совсем по-иному, чем у нас», — решил Петер Майцен и пошел дальше. Теперь он брел по разбитой, грязной дороге, что петляла на вершине холма. И вскоре подошел к первому дому. Под замшелыми деревьями он увидел большой пруд. Вода в нем была нечистая, зацветшая. Над ним тучами носились мухи, стая лягушат выскочила из травы и, описав дугу, плюхнулась в воду. Постепенно круги исчезли, и на зеленоватой поверхности затрепетало белое облако.
Петер Майцен обрадованно поднял голову. Облако стояло прямо над ним. Оно плыло в синеве — продолговатое, кудрявое, как шкура ягненка, белое-белое…