Бардадым – король черной масти - страница 13

А у Максима Петровича все было благоустроено. Марья Федоровна – разумница, хозяйка, женщина серьезная, не сравнить с Олимпиадой. У нее в доме – порядок, тишина, располагающая к отдыху и размышлению; в зимнюю стужу – тепло, в июльскую жару – прохладно. Эта не станет в нестерпимый зной пичкать мужа жирным борщом, эта не оглушит глупой сорочьей трескотней, не будет назойливо приставать с какими-нибудь бабьими пустяками, не станет совать нос куда не положено… И живет Максим Петрович в месте прохладном, чистом – возле реки. Домик скромный, крохотный, но в нем все вымыто, выскоблено, надраено не хуже чем на корабле; в сияющие стекла окон нежнейшей зеленью глядят кусты сирени, акации, пестреют нарядные мальвочки, радуют глаз… Нет, не сравнить щетининский домашний житейский обиход с муратовским… никак не сравнить! Единственный плюс у Муратова перед Максимом Петровичем – это великолепное здоровье, физическая сила. В свои шестьдесят лет он крепок, бодр и легок, как юноша, а Щетинин – слабосилен, ему частенько докучают то радикулит, то грыжа… А впрочем, что – грыжа! Коли уж начистоту сказать, так распрекрасная Олимпиада, супруга благоверная, десяти грыж стоит, – да, да, стоит, будем говорить откровенно!..

– Пожалуйте, пожалуйте! – весело, приветливо встретила Марья Федоровна мужа с Муратовым. – Одну только минуточку посидите в зальце; подождите, сейчас за хлебом сбегаю…

– Вот так так! – недовольно поморщился Максим Петрович. – Об чем же ты, мать, до сей поры-то думала?

– Ах, да я уж два раза ходила, и все – замок… Сашка-продавец, говорят, на речку купаться побег…

– Ишь ты, артист какой! – сказал Муратов. – Купаться побег! Значит, когда хочет – торгует, когда хочет – нет… Вообще у нас в торговой сети еще тот порядочек…

Максим Петрович провел гостя в заднюю комнатку, в зальце, как называла ее Марья Федоровна, где сверкала, блестела, лучилась такая немыслимая чистота, что дух захватывало, – хотелось разуться, снять пыльные сапоги, а еще лучше – превратиться в ничто, в бесплотную тень, и не ходить, а витать над этим сияющим полом, над стульями в полотняных чехольчиках, над никелированной пышной двуспальной кроватью, белеющей, словно сбитыми сливками, массой подушек, подушечек, кружевцов, подпростынников… Но как бы напоминая постороннему, что здесь не об одном лишь житейском удобстве заботятся, как бы подчеркивая даже это, олицетворяя собой духовную, высшую сторону бытия, в углу стояла заполненная книгами прекрасная, орехового дерева этажерка. Одну, нижнюю ее полочку, смиренно прижавшись друг к другу, занимали тощенькие, скромные брошюрки по вопросам права и криминалистики, четыре же верхние величественно и несколько даже спесиво выставляли напоказ раззолоченные корешки толстенных романов. Нетрудно было догадаться, что нижний этаж принадлежал Максиму Петровичу, а верхние – Марье Федоровне. Она была большой охотницей до чтения беллетристики и читала всё, что попадалось под руку, отдавая, впрочем, явное предпочтение местным, областным авторам. Конечно, и Евгений Пермяк, и Семен Бабаевский нашли свое место в сердце и на полочках Марьи Федоровны, но все же вершиной литературного мастерства представлялся ей роман «Светлый путь», принадлежавший перу старейшего местного автора Макара Дуболазова. Такому, может быть, несколько пристрастному отношению к творчеству товарища Дуболазова способствовало то обстоятельство, что книга была подарена ей самим Макаром и на титульном листе красовалась дарственная надпись «На неувядаемую память многоуважаемой и любезнейшей Марье Федоровне Щетининой от признательного Автора». Причиной такой признательности было то, что Марья Федоровна несколько лет тому назад, состоя в должности секретаря райисполкома, не раз проставляла лиловую печатку в командировочном удостоверении товарища Дуболазова, отмечая его прибытие в подведомственный ей район, а также выбытие из него. Как бы то ни было, Марья Федоровна являлась женщиной довольно широкого кругозора, за что ее особенно уважал Муратов.

Обед протекал в атмосфере мирного благодушия. Окрошка действительно была превосходной, и мужчины с нескрываемым наслаждением скушали по две тарелки.