Басаврюк ХХ - страница 2

В это время в кафе зашел какой-то подвыпивший господин, не замеченный нашими ветеранами, сдержанно обсуждали произошедшее в Париже. Вдруг мы услышали, как от стойки прозвучало:

— Ваше здоровье, господа! Кажется, вы остались главаря своей банды?

Если бы в кафе ворвалась вся Красная Армия во главе с Троцким, мы бы восприняли это гораздо спокойнее. Между тем господин, вызывающе выпучив глаза, смотрел на нас, подняв наполовину опустошённую рюмку с водкой. Кто это был — налакавшийся в конец белоэмигрант, некий бывший «титулярный советник», а в эмиграции коммивояжер, провокатор, агент ГПУ, а скорее и то и другое, уже не имело значения. Украинские ветераны начали медленно подниматься.

Первым у панка оказался сотник Кожух, всегда спокойный и насмешливый кубанец, студент Украинской Сельскохозяйственной Академии:

— За здоровье говоришь, собачий сын?

— А что, ребята, помянем отца? — Раздалось многозначительное вопрос чотаря Макаренко.

Из-за чьей-то спины я увидел, как лицо панка постепенно меняет цвет с свекловичного на пепельный. Учитывая многоязычную молчание, я понял: еще минута и господин разлетелся бы на такие мелкие части, не нашло бы все ГПУ и ВЧК вместе взятые.

— Давайте, господа, с этим проще будет, чем с Буденного!

Словно холодный дождь упал с потолка на наши головы. Спокойный, немного ироничный, но в то же время и бесконечно грустный голос нас отрезвил. Все оглянулись — незнакомец все так же сидел за столиком перед кружкой пива и смотрел на нас. Взгляд его был холоден и пронзительный, он проходил сквозь нас и, в то же время, притягивал, как только он мог дать ответ на все наши вопросы. Стало очень противно и за нашу бессильную ярость, и за нашу растерянность, больно за наше бессилие и наше одиночество. Мы вдруг увидели себя со стороны, — два десятка ветеранов Армии, бросила вызов всему враждебному миру, собираются мстить полумертвом от страха пьяницы.

Только Кожух, который все дела в своей жизни доводил до конца, осторожно развернул уже совершенно трезвого панка и мощным пинком придал такого ускорения, то уже через час мог отчитываться в Кремле о состоянии дел в Чехословацкой Республике.

Через час кафе уже была пуста. Хозяин, господин Длугош, вытирал кружки, с благодарностью поглядывая на незнакомца, который спас его заведение от опасного скандала. Я тоже начал собираться домой последним посетителями. Как всегда, мы были вдвоем — среди нашего объединения я довольно искренне подружился с сотником Кожухом.

Кожух происходил из кубанских казаков. Начал воевать с 1914 года, в царской армии дослужился до чина подъесаула и в 1917 году, возвращаясь с фронта, пристав в Киеве в отряд вольного казачества, с которым и прошел всеми путями Борьбы. (Нам всем казалось, что мы уже прошли до конца эти пути. Если бы мы знали, что главным путем нам еще предстоит!) Тогда сотник Кожух чуть ли не на всю Армию прославился своим упорством и удивительным умением находить выход из любых сногсшибательных обстоятельств. Как это водится, в рассказах о нем, уже трудно было отличить подлинные события от вымысла. Но то, что Кожух выворачивался из самых невероятных приключений, было неоспоримым. Он принадлежал к числу тех немногих, вернувшихся из Второго Зимнего похода.

В 1923 году Кожух, махнув рукой на бездействие Штаба, мелькнул с пятью такими же сорвиголовами на Большую Украину, и к нам только доходили отголоски его кровавого и запутанного пути. Его загоняли как волка лучшие чоновские отряды, а кубанский сотник все изворачивался, оставляя за собой сожженные сельсовета, убитых коммунистов и коммунаров. Через год, летом 1924 года, он вырвался к Збруча на загнанной лошади, в окровавленной рубашке. За ним неслись всадники в черных кожаных куртках. Под ливнем пуль Кожух, соскочив с коня, бросился в реку, переплыл на польский берег и, не оглядываясь на чекистов, пошел навстречу польскому разъезда, сжимая в руке маузер без патронов.

После этих приключений Кожух перебрался в Подебрад и превратился в прилежного студента Сельскохозяйственной Академии под руководством своего земляка профессора Щербины. Здесь мы с ним и познакомились у профессора, который также руководил моими студиями по украинской истории. Сотник чрезвычайно сильно интересовался историей, и я с удовольствием преподавал свои взгляды на прошлое.