Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален - страница 24

– Крепость отстроили, – брюзжал фон Беренштайн, проходя по лагерю. Шёл он тяжело, опирался на палку, как старик, – долго тут сидеть думаете? Пока провизия не кончится?

– Как приказано было, – отвечал Волков, – велено было сохранить обоз. Я и сохранил его. Велено было поставить лагерь, я его поставил.

Другие офицеры шли следом, прекрасно слыша их разговор.

– Велено вам было лагерь ставить на том берегу реки, – продолжал отчитывать его генерал. – А теперь что…? Как переправляться думаете на виду у мужичья? Штурмовыми колоннами пробиваться?

– Я не мог поставить лагерь на том берегу. Это было невозможно, хамы уже ждали меня на этом берегу. Мне пришлось принять бой.

– Да-да, читал я ваш рапорт. Приняли вы бой, и при этом вы потеряли много людей… Да, кстати, я не вижу ваших прекрасных арбалетчиков, – генерал остановился и стал притворно оглядываться по сторонам. – Кажется, нет их нигде?

– Они сбежали во время боя, – не стал врать Волков. Он едва удержался, чтобы не спросить в ответ у генерала: «Где полк фон Клейста и небольшой обоз, что шёл с вами?» Слава Богу, что дал ума промолчать. А фон Беренштайн не унимался:

– Вот! Деньги, брошенные на ветер. Жуликам пришлым деньги подарили. Три месяца содержания выдали небось?

Он хотел, видно, намекнуть, что сбежали они неспроста, но Волков пресёк эти домыслы.

– Всего месяц вперёд оплатил, – ответил он быстро.

Генерал махнул на него рукой:

– Не умеете вы, Фолькоф, даже солдат правильных выбрать. Уж и не знаю, как вы умудрились патент от государя нашего на чин полковника добыть.

И всё это генерал так и говорил при других офицерах, причём при младших офицерах его же полка. Тут и Рене был, и Хайнквист.

– Я патента не добывал…, – начал было кавалер.

Но фон Беренштайн оборвал его пренебрежительным жестом:

– Отставьте, знаю я подобных ловкачей.

Волков побагровел. Снова едва сдержался, чтобы не ответить грубостью. Сдержался, но у него в который раз за последнее время кольнуло в груди.

А генерал пошёл дальше, оглядывая лагерь, всё ещё брюзжал:

– Ему велено было лагерь поставить, а он форт возвёл, да с пушками, чуть не крепость с редутами, видно, до зимы тут собирается сидеть. Пока провиант не кончится, – он кривится, как от кислого, а потом поворачивается к офицерам. – Господа, нам, подобно полковнику, сидеть тут не пристало. Маршала нашего славного с нами нет, что ж, мы сами сподобимся. Отребье и нападает на нас исподтишка, потому как в честном бою тягаться с нами не может. Посему надобно нам, господа, навязать ему нашу волю и склонить к генеральному сражению. Согласны со мной?

Офицеры ему возражать не смеют, соглашаются. Волков молчит, хотя в принципе тоже согласен с генералом. И фон Беренштайн продолжает:

– Так что прошу вас, господа, думать и к завтрашнему дню, если у кого появятся мысли какие, то обратить их в план и обдуманную диспозицию. А сейчас можете быть свободны, идите к людям своим. Кроме вас, Фолькоф.

Офицеры кланялись и расходились, и как они разошлись, генерал спросил:

– И где же вы думали поставить мне палатку?

– Если вам будет угодно расположиться в лагере, то, надеюсь, вас устроит южная стена. Там телеги, лошадей нет, кашевары костров там не жгут, там потише и будет.

– Распорядитесь там и поставить, – повелел генерал.

Там ему палатку и поставили, место действительно было неплохим, разве что за южной стеной был овраг, у которого были оборудованы нужники, а так место было хорошим. Хорошим.

Этим же вечером, гремя барабанами, с развевающимися флагами, подошла пёстрая, яркая колонна ландскнехтов. Три роты, не менее шести сотен человек, возглавлял бодрый человек в огромном берете и на стареньком мерине. И звали его капитан Зигфрид Кленк. Теперь ужин нужно было готовить на пять тысяч человек.

Даже учитывая, что в лагере находится тысяча с лишним возниц, кашеваров, сапёров, всяких других людей ремесла не воинского, всё равно выходило число внушительное. Волков прикидывал, прохаживаясь с Хайнквистом по лагерю, что, даже оставив в лагере крепкую охрану, генерал фон Беренштайн сможет выставить в поле три тысячи двести, а то и три тысячи четыреста человек, из которых три сотни кавалеристов. Кавалер видел мужиков в деле и не был о них излишне высокого мнения. Уж не горцы, это точно.