Башни до неба - страница 30

Я сглотнул слюну и кивнул.

– Так что теперь иди и веди допрос как знаешь. Нейман должен признать свою вину, парень. Понимаешь? – Он ткнул меня в щёку указательным пальцем. – Я спросил, понимаешь ли ты, болван?!

– Так точно, мастер. Нейман убивал девушек в приступе безумия, благодаря которому приобретал сверхъестественную силу. Именно такой тезис я докажу во время сегодняшнего допроса. Если позволите...

– Ну! – Он хлопнул меня по затылку, но на этот раз не в наказание, а с грубой лаской, будто я был его любимым, хотя и создающим проблемы, псом. – Возвращаемся.

Итак, мы вернулись. Мастер Кнотте спокойно уселся за столом, а я продолжал допрос, на этот раз, однако, с тяжёлым сердцем, ибо уже не ожидал, что добьюсь истины, а лишь исполню намерения моего начальника. Нейман чрезвычайно решительно возражал против того, что он Мясник. Плакал, выл, клялся всем святым, но, наконец, признал свою вину. Я не хотел его сильно покалечить, но его упрямство заставило меня действовать решительно. И Нейман сломался только тогда, когда палач зажал его ногу в испанском сапоге. Тогда он сознался во всём. Каждый в конце концов признаётся...

– Послушай меня внимательно, Томас. Скоро сюда явится госпожа маркграфиня фон Зауэр, которая придёт, чтобы выслушать твои признания. Ты меня понимаешь?

Художник с усилием кивнул головой, но его глаза оставались закрыты. Его лицо было залито потом, а борода пропитана кровью, текущей из прокушенных губ.

– Госпожа маркграфиня пожелает услышать из твоих собственных уст то, в чём ты нам недавно признался.

Теперь он открыл глаза, и я увидел, что в его взгляде зажглось что-то вроде робкой надежды. Ради всех нас я должен был эту надежду погасить.

– Знаешь, Томас, иногда случается, – продолжил я, – что допрашиваемые меняют показания. Начинают говорить совсем не то, что раньше. Когда так случается, мы бываем очень обеспокоены, ибо уже не знаем, где правда. Ты знаешь, что тогда происходит?

Он помотал головой.

– Тогда мы вынуждены заново начинать пытки, которые длятся до тех пор, пока мы не добьёмся уверенности в том, истинны или ложны слова обвиняемого. Иногда такие пытки могут продолжаться даже несколько дней, пока он не откроет нам чёткую картину событий. Несколько дней пыток, Томас... – я понизил голос, давая художнику время, чтобы понять эти последние слова и представить себе связанные с ними последствия. – Как правило, от человека немного остаётся за такое время. А то, что остаётся, состоит из одной боли.

– Я уже ко всём признался и повторю как вам нужно! Только не пытайте меня больше! – Он посмотрел на меня блестящими глазами.

Я склонился к его уху.

– Если признаешься, маркграфиня прикажет тебя просто повесить, – пообещал я шёпотом. – Раз-два, и уже не больно. А если ты будешь запираться и всё отрицать, мучения продлятся ещё долгие дни. Тебе будут раздирать тело раскалёнными клещами, выпотрошат тебя, как вола, и напоят кипящим маслом. И это только начало. Ты ведь этого не хочешь, Томас, верно?

Он снова задрожал, и слюна стекала из уголков его рта.

– Я расскажу ей всё, как и вам. Клянусь! Только не мучайте меня!

Конечно, обещание, которое я дал художнику, не могло быть выполнено. Не думаю, что кто-нибудь в мире имел столько власти, чтобы удержать маркграфиню от страшнейшей из возможных казней. Этого ожидали от неё перепуганные жители Лахштейна, и она не могла не оправдать их ожиданий. Впрочем, по всей вероятности, она и не захотела бы их разочаровать, поскольку Мясник глубоко уязвил её саму.

Когда мы пришли к соглашению, я приказал отвязать Неймана и отвести в камеру. Я не до конца верил, что он всё сделает в соответствии со своим обещанием, но я собирался ему ещё раз о нём напомнить перед визитом маркграфини.

Когда Неймана вывели из подвала, Кнотте громко причмокнул.

– Я бы чего-нибудь съел, а то в животе урчит. Отправляйся, Морди, бегом в корчму, и скажи, чтобы мне приготовили хороший обед. Только чтоб горячий ждал на столе, когда я доплетусь. Ты понял?

– Конечно, мастер.

– А в общем, ты справился лучше, чем я думал. – Он бросил на меня взгляд, в котором на этот раз можно было прочесть немного доброжелательности.