Башня. Истории с затонувшей земли - страница 14

совершали перед теплоэлектростанцией и заходящим позади нее холодным солнцем телодвижения, которые живо напомнили Кристиану индейские ритуальные танцы. Прежде чем снова забраться в вертолет, начальники еще немного постояли, уперев руки в боки, перед вагонетками с углем: жалкая группка унылых, бессильных мужчин.

30 декабря: из города прибывали эвакуированные на армейских грузовиках, с трудом преодолевая только что расчищенный путь через мост Мордгрунд; с горы снова и снова стекала вода — и замерзала; хотя дорогу посыпали жужелицей, она оставалась опасной. Рихард видел: целые роты солдат, а также рабочие с Грауляйте размахивают кирками, чтобы привести дорогу в порядок; среди тех, кто разбрасывал жужелицу, изредка попадались и знакомые лица. Откуда взялась эта вода? Из-за перебоев с электричеством — затронувших, по слухам, всю южную часть Республики (столица, благодаря особым мерам безопасности, по-прежнему наслаждалась приятными предновогодними хлопотами), — вода во многих водопроводных трубах замерзла и трубы лопнули; «Но в трубах же был лед?» — недоумевал Рихард, топая по снегу рядом с Никласом и поглядывая на текущую по улицам воду; новая вода булькала, быстро замерзала, люди не успевали засыпать опасные места. Никлас тащил за собой тележку с перевязочным материалом и лекарствами, которые взял дома. Рихард вполголоса чертыхался: он-то надеялся, что отметит праздник спокойно, с пуншем и дружескими разговорами, что у него найдется время и побыть наедине с собой, и совершить паломничество туда, откуда некогда смотрел на мир Филалет{38}, — что он сможет именно оттуда увидеть освещенный фейерверками город и чокнуться за Новый год… Анна была еще у Курта, в Шандау{39}; поезда, разумеется, сейчас туда не ходили; Рихард договорился с женой, что позвонит пастору церкви св. Иоанна (сам Курт телефоном так и не обзавелся); однако телефонная линия не функционировала — как назло. Анна, значит, застряла в Шандау, а он топал рядом с Никласом по льду и снегу, чтобы доставить что нужно для пациентов, которые, вероятно, тем временем уже появились. Они вдвоем шли к лазарету, там Барсано{40} и его аварийная команда устроили опорный пункт, туда должны были эвакуировать людей из районов новостроек: Пролиса, Райека, Горбица, Иоганнштадта.

— Ты замечал, что у человека с пониженным слухом, похоже, и осязание притупляется? — Никлас, подумал Рихард, нюхом чует, что скоро запахнет жареным. — Эццо, наверное, остался в музыкальной школе, Реглинда собиралась провести Новый год у друзей в Нойштадте, Гудрун рассчитывала… — Мено! Эй, Мено! Ты не видел Гудрун?

Мено, только что спрыгнувший с подножки грузовика, отрицательно покачал головой:

— В нашем автобусе ее не было. Вы в лазарет?

— Господин Роде! — крикнул Барсано от двери с красной звездой и замахал руками. — Помогите нам — вы ведь говорите по-русски. У меня и с координацией хлопот по горло. А вы были бы очень полезны как переводчик! Господин Хофман, господин Титце, пожалуйста, зайдите к дежурному врачу.

Запретное место, пронеслось в голове у Мено, сплошная пыль — и он прошел в дверь, мимо смущенного часового, пытавшегося ее охранять. NATURA SANAT{41}, приветствовали его бывшая дамская купальня и, перед ней, — улыбающаяся, как киргиз, серебряная голова Ленина{42}. Мостки сгнили, оконные стекла побились, орнаменты в стиле модерн поблекли, дожди и грозы основательно подпортили кровлю. Со стрехи, похожей на резной гребень красавицы, умащенный желаниями и обещаниями, но уже лишившийся многих зубьев, свисали сосульки: тяжелые и грязные, они будто хотели заглушить грациозную мелодию незримой музыкальной шкатулки, которая иначе расширила бы щели в зданиях, усилила бы жужжание своей союзницы — котельной на склоне горы. В галереях, куда выходили комнаты бывшего санатория, стояли старые бадьи, доверху наполненные щепками и газетной бумагой. Паутина, словно затейливые украшения татарских шлемов, ниспадала с резных наличников — черная, посверкивающая на морозе. Но была ли то паутина? Мено решил, что обманулся. Ему прежде не встречалась паутина, принимающая такие формы — пусть даже за десятилетия, при наложении друг на друга многих слоев, отчасти рвущихся. Нет, скорее лишайник: странные, похожие на мох наросты, свисающие вниз или — возле сторожевого поста — будто засасываемые бедной плотью деревьев; войлочные, неприятного цвета «бороды» на крышах: лес, очень медленно раскрывая объятия, казалось, пытался заманить их обратно в свое царство. Барсано взмахом руки препоручил Мено своему заместителю, Карлхайнцу Шуберту, взявшемуся проводить гостя к Генрихсхофу, фахверковой вилле, которая когда-то принадлежала владельцу санатория, нынче же в ней обосновалось начальство лазарета. Здания массажного кабинета и кухни пока пустовали, были наглухо заколочены досками. Забитые мусором кровельные лотки, крыши с отчасти отвалившейся черепицей, в потолочных перекрытиях некогда застекленных переходов завелись какие-то грибки, по потолкам расползлись пятна черной плесени. Шуберт ничего не говорил: шел, как на ходулях, захватывающими пространство шагами (словно боялся, если шаги будут мельче, оступиться) — мимо куч листвы, занесенных снегом, мимо безотрадных заколоченных дверей с надписями кириллицей и халтурно намалеванными цифрами; он молча, одним лишь остекленелым взглядом, приветствовал редко попадавшихся по пути больных, которые испуганно вскидывали на них глаза. Потом — затхлый запах коридоров, голубовато-зеленая эмаль, которой здесь покрасили стены, чтобы предохранить их от сырости и ее неприятных последствий; полы на пересечениях коридоров, бесстыдно лишенные их мозаичных украшений — лишь отдельные сохранившиеся камешки пастельных тонов, позволяли догадаться о прежней роскоши римско-античных купальных сцен; гораздо больше повезло запыленным люстрам, которые покачивались на сквозняке, веющем из разбитых окон: их — не иначе как из уважения — оставили в целости и сохранности; стенгазеты с вырезками из актуальной «Правды» и сатирического журнала «Крокодил» — сиюминутные впечатления и одновременно воспоминания, всколыхнувшие многое в душе Мено