Башня с колоколом - страница 8

В том случае, если свидетели происшествия не заблуждались относительно тайных планов подкидыша, он неминуемо должен был быть заражен безумнейшими химерами своего века, далеко превосходящими измышления Корнелия Агриппы[12] и Альберта Великого.[13] Утверждали, однако, обратное. Каким бы головокружительным ни казался его замысел, явно преступавший не только рамки человеческих возможностей, но и границы божественного творения, тем не менее пущенные изобретателем в ход средства, по общему мнению, неукоснительно соответствовали строгим требованиям трезвого разума. Говорили, что Баннадонна, скептически настроенный по отношению ко всем тщеславным безрассудствам своего времени, не питал к ним ни малейшей симпатии – более того, недвусмысленно их презирал. К примеру, он вовсе не заключил, вместе с визионерами из числа метафизиков, что между утонченными механическими силами и наиболее грубой животной деятельностью может обнаружиться некий зачаток соответствия. Столь же мало отразился в его проекте и энтузиазм иных натурфилософов, которые надеялись, посредством физиологических и химических изысканий, добраться до первоисточника жизни и тем самым притязать на право производить и улучшать ее по собственному усмотрению. Еще менее общего имел Баннадонна с племенем алхимиков, в стенах лаборатории пытавшихся особыми заклинаниями вызвать некую ошеломляющую жизненную силу. Не разделял он и жизнерадостные упования некоторых теософов, веривших, что в награду за истовое поклонение вышним силам человеку ниспослано будет неслыханное могущество. Материалист по складу ума, в своей практике Баннадонна ставил перед собой задачи, для разрешения которых требовались не логика, не тигель, не магические формулы, не церковные алтари, но простой верстак и молоток. Словом, разгадывать загадки природы, крадучись проникая в ее тайны, строить против нее козни, заручаться сторонней поддержкой, дабы подчинить ее своей власти, – все это не входило в его намерения; нет, не испрашивая благоволения ни у бездушных элементов, ни у одушевленных существ, полагаясь только на себя самого, желал он соперничать с природой, превзойти ее и покорить. Унижение паче гордости – вот к чему он стремился. Его теургией был здравый смысл, чудом – машина, героем Прометеем – механик, а подлинным богом – сам человек.

Тем не менее, приступая к первому опыту – изготовлению пробного автомата для колокольни, – он позволил своей фантазии слегка разыграться: впрочем, то, что могло показаться своевольной причудой, на самом деле было побочным результатом его честолюбивого практицизма. Наружный облик существа для колокольни не должен был сходствовать с человеческим, а равно и животным; не должен был и уподобляться вымышленным, пусть даже самым диковинным, образам древних легенд и преданий: создание это должно было быть совершенно оригинальным как по внутреннему устройству, так и по внешнему виду, причем чем ужаснее последний – тем лучше.

Вот что говорилось очевидцами относительно предприятия Баннадонны и сокрытого за ним умысла. Каким образом, в самом начале, непредвиденная катастрофа опрокинула все планы – или, вернее, какие догадки высказывались на этот счет, предстоит изложить ниже.

Предполагалось, что накануне злосчастной развязки, после ухода посетителей, Баннадонна распаковал манекен, привел его в полную готовность и поместил в надлежащее укрытие – нечто вроде сторожевой будки в самом углу, далее, на протяжении ночи и почти все утро, он занимался тем, чтобы обеспечить безошибочность действий облаченной в домино фигуры, следовало устроить так, чтобы манекен покидал сторожевую будку каждые шестьдесят минут, скользил по железным рельсам, приближался к колоколу с воздетыми оковами, ударял по одному из двенадцати соединений двадцати четырех рук, затем обходил вокруг колокола и возвращался на свое место, пребывая там в ожидании следующие шестьдесят минут, после чего тот же самый ритуал подлежал повторению; колокол между тем, под действием хитроумного механизма, поворачиваясь на своей оси, подставлял под опускающийся молот сплетенные руки других двух фигур, когда часам следовало пробить два, три раза – и так далее, до самого конца. Звучащий металл для колокола изготовлен был таким образом (секрет сплава погиб вместе с изобретателем), что при разъединении каждого из двенадцати рукопожатий должна была раздаваться своя особенная мелодия.