Батийна - страница 13

Хвастливые и заносчивые отпрыски бекского племени, жирные и самодовольные, Адыке и его друзья восхищались самодурством своего предка Арстаналы.

— Вот это власть у человека! Справедливо, что пуля сама находит грешника!

Они только и думали, как насолить людям другого рода, обидеть и оскорбить бедного, избить невинного, плеткой подкрепить свое превосходство. При случае они козыряли громкими словами — «клятва», «дух предков», «обычай народа». Это были только слова для прикрытия. Каждый бай, каждый манап любил побахвалиться своим высоким происхождением да и застращать простых людей, уподобляя себя «льву», которому небезопасно наступать на хвост. Чабаны и табунщики нередко шепотком предупреждали друг друга:

— Берегись, бедняжка, случайно не наступи на хвост льва.

Казак не раз повторял эти слова. И в его роду немало было свирепых властолюбцев. На его глазах оклеветали невиновного человека, терзали беззащитного. Когда близкий его родственник, Бексултан, не смог вовремя расплатиться с баем, у которого брал взаймы овец, неисправного должника немилосердно отстегали. А Казаку досталось за то, что взял под защиту своего родственника.

Казак откровенно говорил с женой:

— Э-э, Рыжая, по нынешним временам опасно стало даже за своего вступаться. Слово скажи — беды не оберешься. Хищники коршунами на тебя налетят. Лучше, Рыжая, держаться нам в сторонке. Что бог пошлет на охоте, тем и будем довольны.

Татыгуль соглашалась с мужем.

С первыми признаками весны, когда исхудавшие за зиму дикие козы уходили в верховья, семья Казака устраивалась где-нибудь подальше от чужих глаз или ставила юрту рядом с мирным аилом. Татыгуль нанималась доить коров, валяла кошмы, ткала дерюгу. Казак тоже не сидел без дела. Возьмет топорик с длинной ручкой и мастачит новые уук и кереге — оснащение для юрты.

— Э-э, Рыжая, — скажет Казак, — прошу тебя, не жалуйся, что мы голы и босы. Была бы полна наша чаша, чтоб детям не пришлось голодать. Пусть не гаснет огонь в очаге, да пусть висит над ним казан. Бог даст, и наши дети будут есть-пить из золотых чашек… Вот дождемся осени, козы нагуляют жиру, поднимемся тогда выше в горы и заживем спокойно, Рыжая.

Казак все ждал, что у Адыке проснется совесть и он пришлет сватов, но потомок бека не раскаивался в своем поступке. Допусти столь дерзкую выходку не Адыке из богатого рода, а кто-нибудь победней, его без особого труда пристыдили бы аксакалы: «Побойся бога, бай, — не хвастай своим скотом. Кто восстает против духа предков, того сам аллах может покарать. Лучше отгони, сколько положено, за калым скота и бери свою невесту, как это у нас принято». Баю ничего бы не оставалось, как их послушать. Аксакалы еще раз подтвердили бы свою власть. Другое дело — Адыке. Подступиться к нему не решались самые почтенные старцы. Лишь один аксакал вступился за Казака и уговорил Адыке отвязать свата от кереге.

Казак вернулся домой со скупыми слезами на глазах.

— О боже, где твоя справедливость, если ты позволяешь человеку издеваться над другим человеком? За что мне такая обида? Чем я провинился перед тобой, господи? Я хотел лишь защитить честь моей дочери…

Так неумолимая жизнь, которой не в диковинку опалять крылья сокола, останавливать бег скакуна, оскорблять батыра и смеяться над красивой женщиной, обернулась к охотнику мрачной стороной. Она растоптала его заветные чаяния и развеяла по ветру все его надежды.

Родственник Казака Сарала, сероглазый старичок, слыл в округе краснобаем.

«Когда ты только наговоришься и уступишь слово другому?» — подшучивали сверстники Саралы. Вскинув взлохмаченную бородку, сядет он, бывало, сложив ноги калачиком, и примется говорить, говорить без умолку. Откуда он только черпал забытые пословицы и поговорки, стародавние легенды… И, рассказывая о прошлом, Сарала не упускал случая связать историю с текущими событиями.

— Итак, сколько ни совершал подвигов бесстрашный батыр Азирет-Али-Шер, — с разящим ножом Зулпукора в руках или поднимая на дыбы коня Дулдула, — все равно он попал в руки врага. А где уж нам равняться с этим батыром? Дунет с гор ветерок, и мы летим, как перекати-поле. Глянет сурово почтенный аксакал, и мы теряемся, не знаем, куда нам укрыться. Если я вру, то прикоснись языком к моему ногтю, и мне будет стыдно.