Байкальской тропой - страница 18

— Потолковали с жинкой и решили махнуть в деревню. Миша рассмеялся, сбил на затылок шапку, и на широкий лоб упала черная с проседью прядь.

— Если честно говорить, — продолжал он, — ведь работать здесь от тоски начал. Профессия у меня буровой мастер, в нефтеразведке работал, а здесь что? Скажи кому, ведь засмеют: телятник! Но понимаешь, — он повернулся ко мне, — понимаешь, полгода только живу здесь, работаю, а порой кажется, что здесь я и родился, что именно этого мне всю жизнь и не хватало, словно и трепало меня в жизни оттого, что я не на своем месте был… А здесь во всю грудь дышится! Но может, это сейчас так, а? Может, и тут я ошибаюсь?.. — Он замолчал и опустил голову, чему-то изредка улыбаясь. Бледное лицо было спокойным и усталым.

— Однако ладно, — с неожиданной решительностью сказал он. — Когда я сюда поступал, то сказал, что выращу из молодняка стадо, а там видно будет. Я человек вольный, как буду чувствовать, так и поступлю. Верно, неслухи?

Он потрепал за морды телят и пошел к печке. Фыркая и толкаясь, телята со всех сторон напирали на Мишу, подсовываясь к нему под руки и тычась мордочками в грудь.

— В очередь, в очередь, неслухи, — бормотал Миша, разливая по корытцам душистое пойло, — а ты, Сима, — он обнял прихрамывающую телочку с перевязанной ногой, — сначала на перевязку! — Он отвел ее в вольер, сменил повязку, потом снял фартук и, оглядевшись, устало махнул рукой.

— Шабаш! Пойдемте чай пить! С женой познакомлю, душевная у меня баба. Мы с ней вдвоем здесь живем, простор…

Тайга туманилась в сумеречной дымке, когда мы возвращались в Куртун. Лошади шли бок о бок, звонко ступая по замерзшей заболоченной колее. Все время приходилось натягивать поводья, чтобы сдерживать тряскую рысь. По лицу Иннокентия Петровича я понял, что все увиденное на ферме «Топило» удивило его не меньше, чем меня.

— Это прорва была, а не ферма, — рассказывал он. — Кого сюда ни ставили, что сюда ни давали, все одно толку не было. А он с женой за четыре месяца такой порядок навел… А заметили, какой мужик хваткий? Плотничает сам и механику знает, недавно трактор в Куртуне наладил. Дал я ему бензопилу «Дружба», она у нас все одно пропащая в амбаре валялась, так он ее наладил и теперь на ней работает. Механизацию какую-то решил пустить у себя, двигатель просит…

Иннокентий Петрович умолк и потом, вздохнув, сказал:

— Эх, побольше бы таких мужичков у земли, и жизнь иной бы стала… Вроде сейчас и наладилось в колхозе дело, хлеб сеем, животноводство ставим на ноги, а вот народа у земли нет. Не удержали мы своих детей у земли. Михаилу-то под сорок, так он у нас самый молодой в деревне…

Некоторое время ехали молча, потом Иннокентий Петрович, попридержав лошадь, обернулся ко мне:

— А знаете, чую я, есть в нем крестьянская жилка! Правда, он не то, что местные, — не охотник и не рыбак, но по всему видать, от земли мужик, хоть и жил в городе. Мне-то видней, всю жизнь прожил в деревне, только что и уходил воевать…

Мы ехали неторопливо, и Иннокентий Петрович снова начинал рассказывать о Куртуне, о ферме «Топило», о Мише… Холодное весеннее небо оживлялось яркой россыпью звезд. За деревьями уже мелькали желтоватые огоньки Куртуна. У околицы нас молча встретила целая свора крупных лаек. Они окружили лошадей и, все так же молча, сопровождали нас до самого дома.

19 марта.

От Бугульдейки на север, к районному центру, есть три дороги: пробитая вездеходами таежная колея, воздушная — на «АН-2» около часу лету — и третья, хорошо мне знакомая ледовая равнина моря. Выбираю третью. С каждым днем все настойчивее запах весны, и, вероятно, это будут мои последние километры по льду моря. Рюкзак собран, сани с Айвором у крыльца. Часа через два наступит рассвет — и в путь, на северо-восток от устья Бугульдейки, к проливу Малое Море.

На пути от залива Усть-Анга к Малому Морю я остановился на ночлег в зимовьюшке у мыса Орсой. Днем два рыбака из районного поселка Еланцы, лесник Павел Иванович, живший в зимовье всю зиму, и я долбили в заливе лунки. Наломавшись за день с тяжелой пешней, рано отужинали и завалились спать. Около полуночи нас разбудил заливистый лай лесниковых собак. На крыльце послышался топот, мужской голос властно прикрикнул на расходившихся псов, и тотчас рывком отворилась дверь. Пошатываясь со сна и придерживаясь за стену, лесник вышел из-за перегородки и засветил лампу. Посреди избы, улыбаясь задубевшим с мороза лицом, стоял широкоплечий парень-бурят. В полный рост он едва не доставал головой до потолочных балок.