Байсаурская бестия - страница 15

Я сел на безопасном расстоянии и дрожащими руками раскурил сигарету. Поглядывая на вытянувшегося волка, бросил в него ветку — тот не пошевелился, бросил снежок — зверь остался недвижим. Я опасливо приблизился в рискованную зону петли, сунул волку в пасть дубину — он был мертв. Я перевернул зверя на спину, подтягивая к дереву, за которое была зацеплена петля и, ошеломленный, присел на снег: Хромой Байсаурский Бес был старой волчицей.

Алик порой склонялся к такой отгадке, но его то и дело сбивало с толка, что вожак одинок. Ведь волчица не вдовеет, оставаясь верной женскому предназначению. И только едва ли не до половины стертые клыки поведали о том, почему волчице не нужна была пара: байсаурская бестия была стара для продления рода.

Раздумывать было некогда, солнце, мигнув последним лучиком, скатилось за пылающий хребет. Ободрать волка в лесу, при свете костра я боялся. Но скорей сам согласился бы быть ободранным, чем уступил бы свою добычу стае. «Мое!» — сипло прохрипел, оглядываясь на темнеющий лес, сжимая черенок дубины в руках.

Темнело. По звериным понятиям слепому, глухому, лишенному обоняния человеку оставалось полагаться только на ум и еще на нечто, непонятное ни зверю, ни горожанину. И это нечто вдруг пробудилось во мне, заглушая страх и рассудок. Лес принадлежал волкам, и это было справедливо. Я чувствовал на себе их жгучие взгляды, шарахался от мрачнеющих кустов и просил у леса заступничества. Мне нужно было выбраться на поляну, там стая, по крайней мере, не сможет напасть неожиданно. А в лесу с каждой минутой становилось все темней.

Я взвалил на себя волчицу. Вдыхая едкий запах псины и свежей крови, побрел, проваливаясь в снег на усталых, подгибавшихся ногах.

Кряхтел от натуги и что-то бормотал, напоминая мрачному лесу, как бережно относился к нему. Обещал впредь вычистить весь сушняк с лишаями. Я готов был наобещать больше, лишь бы выбраться на тропу, сохранив ношу.

Стая не нападала, но была где-то рядом. Волей своей, глазами вынуждала бросить добычу. Я чувствовал ее жаркий звериный дух и соглашался, что это справедливо: волчицу-мать должны съесть байсаурские волки. Но она была добычей.

Хромая бестия висла на моих плечах и при каждом шаге колотила в спину болтавшейся головой. Ее запах притуплялся, мешаясь с кислой вонью человеческого пота. Это обнадеживало. Я уговаривал ее, убитую, не сердится и не мстить. Готов был до печенок провонять волчатиной, лишь бы своим среди своих пересечь границу.

Сознание двоилось, то я настороженно оглядывался, нащупывая леденеющими пальцами рукоять ножа, то чувствовал себя волколаком, кем, в сущности, пытался прежде стать из праздного любопытства. Это был уже не горожанин и не охотник, а хрипящий и обливающийся потом волко-человек. Отстранясь от всего происходящего какой-то частью сознания, я с удивлением наблюдал за ним со стороны.

Капли крови стекали по его проволглой одежде, брызгали на снег.

Превозмогая тяжесть, он резко и настороженно как хорек оглянулся, наклонился, подхватил алое пятно, пропитавшее заледеневшие снежинки, слизнул и проглотил его. Солоноватый, студеный комок покатился по горлу и затеплился в груди, оживая, становясь его частью и плотью. Он братался с жертвой, чтобы искупить вину и избежать расплаты, забыв, что волкам родство не помеха в кровопролитии.

Он все же пересек поляну и вышел на ленту тропы. Лес слегка отступил, но справа и слева стояли деревья, а за ними стелился студеный мрак. Добытчик прислушался, опасливо зыркая во тьму. Почудилось, будто волки обошли поле и следовали где-то рядом, скрываясь за деревьями.

Задыхаясь, хрипя от натуги, он из последних сил пересек границу и ступил в свои — отведенные ему — владения. Вот показались бревенчатые стены жилья.

«Барак — мой берег — обереги!» — забормотал он, хищно озираясь, отдаваясь глубинной памяти и инстинктам. Почувствовал, что стая остановилась у предела владений, не решаясь переступить их. Глухо хохотнул засипевшим горлом.

С холодеющим телом волчицы он, наконец, ввалился в выстывшее жилье. Сбросил у порога ношу, недолго полежал на нарах без мыслей, без чувств. Потом поднялся и затопил печь. Из-под порога окровавленной пустой глазницей и живым еще, блестящим глазом, следила за ним Байсаурская бестия.