Байсаурская бестия - страница 4

Я шагнул следом, перескочил через валежину, нырнул под сухой ствол зависшего дерева и на открытом уже месте увидел немолодую, потрепанную службой овчарку. Она прихрамывала на переднюю лапу и вместе с тем легко взбиралась на хребет. Ворона, каркая и шлепая мокрыми крыльями, спикировала ей на спину. Хромая собака обернулась, клацнула зубами и метнула быстрый скользящий взгляд в мою сторону.

И опять я замер, засомневавшись — да собака ли? Но в следующий миг, сплюнув от досады, швырнул в ворону суковатой палкой и стал рубить сухостой. В воздухе все гуще поблескивали снежинки, становясь пушистей и степенней. Намокшая штормовка тяжко и липко висла на плечах.

Часам к четырем после полудня повалил густой снег. Я успел соорудить тесный шалашик, и к ночи он превратился в мягкий сугроб.

Выпавшего снега мне было достаточно, чтобы наконец-то вычислить волчье логово. Но он падал и падал до полуночи.

Ночь прошла уютно. Укрытый снегами, я не просыпался от холода и сырости. Но снились что-то тягостное: будто, путаясь в словах и понятиях, сдаю экзамен. А у преподавателя странные, не собачьи глаза пса, встреченного на склоне. Будто я чувствую, что не тяну даже на «удочку», и вихляюсь всем телом, униженно и преданно заглядываю в эти строгие глаза, холуйски обожаю их, чтобы получить свое, незаслуженное. Какая мерзость! Я чуть не сплюнул себе на подбородок, выплывая и выпутываясь из обрывков сна.

Я проспал рассвет и когда выполз из шалаша, то чуть не ослеп от яркого света. Лиственница стряхнула мне на голову пригоршню мокрого снега. Я вытер лицо шапкой и уселся за трубу. Но даже невооруженным глазом видно было, что следов в районе искомого логова нет. А склон между тем жил, и снег запечатлел скрытую его жизнь. Вон потянулась цепочка следов с черными пятнами копок — это в кустарнике пережидал непогоду кабан. Вон пересекли белую поляну козы…

Я вытряхнул в кипящий котелок последнюю пачку супа, остатки сухарей и начал собираться. Ворона по-хозяйски расселась на верхушке моего дерева, поглядывала вниз и каркала так скаредно, так отвратительно: было бы из чего — застрелил бы! Солнце душно палило склон. Снег таял на глазах. К полудню я выплеснул из котелка остатки мутной водицы, перебросил репшнур через комель дерева и, страхуя сам себя, шагнул вниз.

Я спустился уже веревок на десять, прежде чем присел на пологом месте. Посмотрел вверх, на пройденный путь, на одинокую лиственницу, под которой прожил почти неделю, на скальную площадку, откуда был многократно обруган дурной вороной. От нее на хребет тянулась цепочка следов. Я наспех установил трубу. Дергалось, мельтешило изображение, и солнце мешало смотреть в ту сторону. И все же, там были следы волка, собаки или рыси.

Исцарапанный, местами ободранный, часа через три я спустился на тропу у речки, сбросил рюкзак и долго пил воду обожженными снегом губами. А потом с полным животом влаги сладостно дремал, лежа на зеленеющей траве.

Алика в избе не было. Я погрыз сухарей, с удовольствием вытянулся на просторных нарах и уснул. А когда проснулся, в проеме двери стоял мой товарищ в афганке с козырьком, съехавшим к уху, с рюкзаком на сутуловатых плечах и с неизменной дубиной в руке.

После ужина мы пили чай при свете керосиновой лампы. Я рассказывал о наблюдениях. Алик внимательно слушал пока рассказ не дошел до хромой собаки. Тут он и подскочил.

— Ты куда залез, черт тебя дери? -?..

— Вот правый берег, вот левый, — махнул рукой, указывая стороны ущелья.

— Вообще-то берега определяются иначе, — обиженно пролепетал я, догадываясь, что крупно обманулся со своими наблюдениями. — Добрые да грамотные люди встанут носом по течению речки: по правую руку — правый, по левую… А залез я вправо.

— Дур-рак! Это же южный склон! — Алик упал на нары и захохотал: — Ты возле самого логова сидел, шляпа! Никакого пса здесь нет и быть не может. И если ты опять чего не напутал, то логово в этом году занял сам Байсаурский Бес. Этого дьявола любой пастух знает и не пожалеет совхозной лошади за его шкуру.

Торопливо вспоминая прочитанное в книгах и журналах, я неуверенно возразил: