Байсаурская бестия - страница 7

И все же радовался и он, чувствуя за хвостом силу молодых, как продолжение себя. По Большой поляне вожак направил след к горке серых, затянутых лишайником камней, где искони проходила граница владений его стаи. Сука-трехлетка, второй год ходившая за его хвостом, вырвалась вперед, и чуть было не встала вровень с Хромым. Он обернулся, резко затормозив тремя лапами, куснул ее за загривок. Стая сбилась в кучу. Ушлая упала на спину, задрала лапы, но оскалила клыки, в глазах не было покорности. Стая молча ждала от вожака расправы или милости. И это задобрило Хромого. Он задрал лапу, брызнул на камни.

Ушлая поднялась, стряхнула снег с боков, куснула Рваную Ноздрю, чтобы не лез вперед, униженно пригнула зад к тому же камню и поставила свою метку рядом с меткой вожака.

Это окончательно задобрило Хромого. Стих хриплый рык в его горле.

Рваная Ноздря подполз к нему на брюхе, облизал морду, заверяя в преданности. Он имел вид на Ушлую в предстоящих брачных играх.

Рыжий, нрава независимого, не рвался к вожаку, хотя ходил за ним четвертый год. Он всегда был в середине. Вот и теперь издали смотрел, как соперник вступается за Ушлую, греб снег лапами, хрипел от ярости, но оставался на месте.

Вожак, припадая, побежал дальше, в хвост ему пристроилась молодая волчица, затем Рваная Ноздря. Стая выровнялась в цепочку. Кривой — растяпа, подставивший барсуку глаз — сунулся, было, вперед Рыжего.

Тот схватил его зубами за бок, отшвырнул. Кривой покорно упал на спину.

Второгодки, еще не забывшие матери-кормилицы, держались на почтительном расстоянии от зрелых добытчиков, но и они, пробегая, походя куснули лежавшего. Он поднялся и, догнав стаю, встал в хвост Рыжему, оттолкнув лбом юнца. После добычи волки шли в пойменный лес на дневку. Там были постоянные лежки стаи.

Было что-то таинственное и колдовское в этом причудливом, тихом пойменном лесу. На исходе лета мы с Аликом нашли под ледником околевшую телку. Ветер и солнце иссушили черную кровь, выбелили кости. Туша не воняла. Мы привязали легкий труп к жердине и спустили в пойменный лес.

После простора альпийских лугов, после чистых, хвойных высокогорных колков пойменный лес, как мне показалось, ощерился колючими кустарниками и буреломом. Деревья застыли от брезгливости и удивления: ни один листок не шевельнулся на ветках. Кряжистые ели, стройные, долгогривые березы, даже вечно шелестящие листвой осины — все настороженно молчали. И мне от этой молчаливой неприязни леса стало не по себе. Я оглянулся на Алика, он тоже был смущен. Бросил телку к ногам, задрал лохматую голову к вершинам деревьев:

— Волкам! — вскрикнул приглушенно, непонятно к кому обращаясь.

Будто что-то понял лес. Качнулись острые верхушки елей, замотали длинными ветвями березы, зашелестели листвой осинки. Лес ожил, потеряв интерес к нам, и мы вошли в него как в чужой, незапертый дом.

У самого берега, подмытого течением реки, склонилась к воде молоденькая березка. Алик кивнул на нее, указывая, где подвесить иссохший труп. Я поволок туда тушу по траве. Береза брезгливо затрясла вислыми ветвями. «Обидится!»- подумалось вдруг. И Алик, как-то виновато озираясь, махнул рукой, останавливая меня, шагнул в другую сторону, откуда старая береза со щербатым оскалом корней с вожделением поглядывала на жертву.

Он воткнул нож между костей. Нож, которым резал хлеб. Я скривился от брезгливости и продел в прорез веревку. Алик, мельком глянув на меня, усмехнулся, бросил нож в лужицу воды. Вдруг лицо его покривилось. Он резко обернулся. И мы увидели рядом с лужей, тоненький, беззвучно колышущийся фонтанчик родника, оскверненный поганым ножом.

Мы повесили тушу на старую березу. Алик старательно отмыл и оттер песком лезвие, не оглядываясь, пошел вон из леса. Я двинулся за ним, спиной ощущая, как деревья, тяготившиеся нами, облегченно и весело закачали ветвями.

С неделю я не давал Алику пользоваться его ножом за едой, не брал в руки хлеб, если он разрезал его. Потом неприязнь прошла и забылась. С месяц на старой березе сидело воронье, возмущалось на весь лес и пачкало принесенную тушу: высохшие пряди мяса ни оторвать, ни проглотить. Вскоре и вороны забыли о примане.