Бедный мой Бернардье - страница 16
Теперь твоя очередь, Йитс: не упирайся, все равно не устоишь.
Конечно, мы оборванцы, ничтожества, но разве есть у нас с тобой что-то еще, кроме театра и Бернардье?
Ровным счетом ничего, Йитс, да и откуда чему взяться в этом холодном двадцать втором веке? Поднимись с полу, сделай несколько шагов скользящей походкой Гильденстерна и подай свою первую реплику: В согласьи с чем мы оба повергаем свою готовность к царственным стопам и ждем распоряжений…
Видишь, как улыбнулся Бернардье? Убедился, что абсолютно всё в нашей жизни связано с судьбой Гамлета?
Мы играем. Наверняка, в последний раз. Играем, прощаясь со сценой. Прощаясь с Бернардье.
Прощаясь со всем, чем были в течение десяти лет и чем никогда больше не будем. Прощайте, бесприютность, голод, унижения, нищета, холод — прощай, наше счастье.
Ну, вот, Принцесса, приближается момент, когда с уст моих слетят те страшные слова, которые мир словно нарочно не желает слышать. Именно отсюда, с нашей последней сцены, над которой витает отчаянье и торжество, с останков нашего прошлого и руин нашей надежды, я брошу эти слова в лицо оглохшей Британии.
Пусть мороз продерет по коже всех, кто это услышит.
Пусть навсегда запомнят, что я — шестисотлетний принц Датский — их обвиняю! Обвинение это летит сквозь века подобно яростному крику, оно гневно клеймит за любую несправедливость, за слезы и поруганную веру, за обманутую любовь, за мерзость, властолюбие, фанатизм, слепоту и глупость. Мои слова не дадут им спать, они будут бередить их дремлющую совесть, оскопленную честь, бесплодную мудрость — ныне и присно и во веки веков!
— Погублен век! Будь проклят он! К чему родился я на свет помочь ему!
Но кто услышит нас в этом подземелье, Принцесса?
На голоса, доносящиеся из подвалов, они в жизни внимания не обращали, ведь подвалы предназначены для ненужных вещей, изношенной одежды, немытых бутылок, крыс и прочей нечисти. У лучезарных счастливцев есть спальни и кабинеты с видеотеками, они редко спускаются в подвалы, разве только для того, чтобы убедиться в собственном благополучии и сменить приманку в капканах.
Так было всегда, так оно остается и ныне. Тысячи Гамлетов произносили со сцены эти слова, миллионы зрителей рукоплескали им из лож. А что толку?! Те, что посмелее, писали эти слова на своих знаменах, шли с ними на баррикады, заряжали винтовки. Во имя будущего, во имя победы. Чтобы добиться такого будущего и такой победы: Нужны улики поверней моих.
— Вы на мою совесть намекаете, Принц? — раздается голос полковника. Как, вы здесь? — изумляется Бернардье.
— Я всегда здесь, Бернардье. Как и повсюду, где мерзавцы покушаются на порядок.
— Уж в камере-то, для самих себя, вы не можете запретить нам играть.
— Не могу, Бернардье, — соглашается полковник. — Я и не собираюсь. Должен признаться, мне ваша игра нравится.
— Но, несмотря на это, вы…
— Да, Бернардье, несмотря на это… Вы человек вольный, артист, слово «должен» для вас пустой звук. А это железное слово, Бернардье. На этом «должен» держится мир, оно — пуп Земли, стержень Вселенной! Земля должна вертеться, солнце должно всходить на востоке, реки должны течь вниз, семена, наоборот, должны прорастать вверх, кроты должны быть слепыми! Должен, должна, должны, понял? Порядок такой, мировой порядок. Именно в соответствии с ним театр и должен умереть!
— Но он же вам нравится, господин полковник!
— Да, нравится. Он может нравиться еще сотне, тысяче людей, и даже всем, но… должен, должна, должны, Бернардье! Ибо таков порядок. В Британии общество сверхразумной организованности.
— Да кто же придумал такой никчемный порядок, кто, черт его побери?!
— Он!
— Кто он? Бог?
— Глупости, Бернардье! Бог давным-давно лишился работы.
— Тогда кто же?
— Не знаю. Может, Генеральный государственный компьютер. Может, синтетический диктатор Лорда-констебля. Или сам Верховный Порядок. Не знаю и знать не желаю. Просто — Он!
— А если Он ошибается? Если все должно быть совсем не так?
— Вот это уж не мое дело, Бернардье. Меня поставили блюсти порядок, а не рассуждать. И точка. Терпеть не могу заумных дискуссий и философов.