Бедный мой Бернардье - страница 9

Неужели ты их не слышишь? Не видишь их крадущихся теней?

Не стану скрывать от тебя: я боюсь за Бернардье.

Он человек, его капризные механизмы не выдержат, ты ведь знаешь, как любит от театр и всех нас. Да и нам-то что делать без Бернардье?

Тш-ш, тихо! Похоже, кто-то подбирается к нам…

Вот-вот они будут здесь, Принцесса, в любой момент нас может захлестнуть их ненависть, а я еще не сказал тебе самое важное: порой мне кажется, будто я превращаюсь в человека. Бывает с тобой такое?

Иногда, особенно на сцене, вдруг начисто забываю, что я биоробот. А ты? Если я двигаюсь, говорю и мыслю, как человек, значит, я и есть человек. Как Бернардье, как Уэбстер.

Что до сомнений, то они начинаются с вопроса: а стоит ли быть человеком?

Никому не нужным фанатиком — вроде Бернардье. Маленьким и робким, как Уэбстер. Сомневающимся и несчастным — наподобие Гамлета. Или отвратительно гадким, как доктор Моорли. Вот какие они, люди. Так как же, Принцесса, стоит на них походить?

У них есть всё. Есть больше, чем необходимо белковому организму, чтобы уцелеть на этой планете. Им хватило бы и пищи, огня и книг, но они обзавелись всем, что только может вообразить себе избалованный самовлюбленный гордец. Они как переполненные бокалы, потому их и невозможно заставить откликнуться.

Смотри — сами же придумали театр, а потом? Мы скорбим, влюбляемся, рыдаем, падаем замертво, а они не отзываются звоном! Им не нужен театр, а значит — они сами себе не нужны, вот что я думаю! А ты?

Кто же ввел их в обман, заставив поверить, будто так можно спастись от предсмертных судорог?

Полюбуйся: шагают по своему мраку, лелеют свое неведение, боготворят свою иссохшую грудь и безвкусную жидкость, что течет по их утратившим эластичность жилам. Куда путь держите, люди? И куда заведет вас ваше нелепое самодовольство?

Тихо!.. Сюда действительно идут.

Драный шатер внезапно вспыхивает костром — его со всех сторон лижут овальные языки фар, в ярких лучах которых мечутся тени вооруженных людей.

Они уже явились — предвестники последнего, судного дня, и ничего с этим не поделаешь.

— Бернардье и его машины! Немедленно сдавайтесь! — мегафон рвет на клочки тишину майского рассвета.

— Сопротивление бесполезно!

Спокойно принимаюсь будить Бернардье, сознавая, что торопиться некуда. Он все еще в объятьях сна, сопит, причмокивает, недовольно перекатывается на другой бок, но затем вдруг вскакивает, смотрит на меня непонимающим взглядом:

— Они пришли, Бернардье.

— Кто пришел, мой мальчик?

— Полисмены из супернравственной. Требуют, чтобы мы сдавались. Говорят, сопротивляться бесполезно.

— Сопротивляться? — недоумевает Бернардье, с щелчком застегивая подтяжки. — О чем ты, мой мальчик. Мы театральная труппа, а не шайка разбойников.

— Не знаю, Бернардье. Это их слова.

— Наверное, это какая-то ошибка. Не бойся. Кому нужно арестовывать театральную труппу…

Не успевает он надеть сорочку, как они врываются в шатер — десяток двухметрового роста автоматчиков.

На лицах свирепость: может, виной тому бессонная ночь, может, жалкая наша беспомощность, а может — просто профессиональное выражение.

Двое становятся у входа, остальные бросаются заглядывать под кровати и в ящики с реквизитом.

— Вас прислали сюда по ошибке, господа полисмены! — пытается защитить нас Бернардье. — Мы не нарушали закона, мы просто труппа бродячих актеров. Даем представления…

— Заткнись, кретин! — рычит офицер. Вот у кого действительно кровожадный взгляд. Затем бросает полисменам: — Оружие нашли?

— Пластмассовые кинжалы и шпаги!

— Забрать!

Вот так, дорогая Принцесса. Как не позавидовать тому, что ты выключена. И все же я не прерываю своей мысленной беседы с тобой. Мне еще кое-что нужно тебе сказать, а времени в обрез. На чем я остановился? Ах, да — на вопросе, стоит ли быть человеком.

— Даю полчаса. Соберите манатки и следуйте за нами.

— Куда, господин офицер?

— В городскую тюрьму.

Есть один вопрос, и он не дает мне покоя, Принцесса. Меня одолевают сомнения: не напутано ли чего в природе человека? Да что там в природе — во всем, что с ним связано. Взять хоть вот эту свирепость. Багровые от гнева и злобы лица, резкие движения, грубая речь.