Беглец - страница 13

– Да, – для Семеныча было удивительно, что можно не любить детей. Дети казались ему маленькими, еще не испорченными обществом людьми, непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.

«Полуфабрикаты, неизвестно чем начиненные. Что хорошего в этих слюнявых отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить, как картинку. Любовь к ним – это тяжелый труд, иногда чреватый разочарованием. Не только в них, но и в себе. Если бы ты окунулся в него, то, возможно, твое «да» было бы не таким быстрым, – Катенок совершенно не понимала Семеныча в этом вопросе. – Человеческая жизнь вокруг них вертится. Складывается впечатление, что людям нужно вырасти, чтобы родить, а потом растить того, кто опять родит. И это на всю жизнь! Типа, смысла».

Впрочем, Катенок не считала любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком. Но и не считала его любовь искренней, поскольку с детьми он никогда не играл и не проводил с ними время. Его любовь к детям, Катенок полагала надуманной.

«Пойдем домой?» – Катенок проголодалась за день совсем не по-кошачьи. Она ластилась к щеке Семеныча, вдыхая знакомый, безумно приятный запах. Но, кроме него, неожиданно обнаружилось присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча».

«Вот почему его не было так долго! Вот почему он переодевал рубашку! Вот почему он весел и приветлив…» – Катенок попятилась.

Ей стало так больно, что ушли все мысли и чувства, и возникло одно непреодолимое желание – прочь, прочь отсюда. Словно она опять упала с дерева и ударилась животом о железную трубу бывшей оградки бывшей клумбы.

Семеныч не понял, что произошло: глаза Катенка за секунду переменились, и она попятившись, сползла с его коленей.

Прошло несколько дней с того вечера, когда Катенок слезла с его ног и умчалась.

…По утрам Семеныч выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, все время оглядываясь. В неосознанном беспокойстве заезжал на обед домой, и, не притронувшись к еде, возвращался в офис. По вечерам курил на лавочке, не спеша шел к подъезду. Отвратительно спал ночами. Не закрывал на ночь окно, в надежде что-то услышать, хотя и помнил, что Катенок ни разу не мяукала. Но он знал, что выскочит из дома и посреди ночи на любой подозрительный звук на улице.

Семеныч спускался в подвал, выпросив ключи у дворника. Поднимался на чердак – но Катенка не было нигде, и никто ее не видел.

Исчезновение Катенка словно оборвало невидимые нити, позволяющие «держаться на плаву», отрезало часть мироощущения, сделав оставшуюся опору шаткой, разрушило грани чего-то ранее незыблемого. Семеныч отдавал себе отчет в том, что пропажа обыкновенного домашнего любимца не могла таким образом отражаться на его состоянии. И это ему не понравилось.

«Куда она делась? Что случилось? Чертова кошка!» – Семеныч не нашел ничего лучшего, чем разозлиться на Катенка. Злость его спасала. Как крепость, она становилась преградой неведомому чувству: описать его не представлялось возможным, так же, как и жить с ним.

Приходя домой, Семеныч ложился на диван, грудной клеткой опираясь на ладонь, сжатую в кулак. Казалось, под ребрами что-то жаждет пожара. Невыносимо сильно хотелось просунуть руку внутрь и чиркнуть зажигалкой…

Семеныч направлялся вечером домой, все еще оглядывая по привычке двор. Катенок возникла перед ним неожиданно. Худая, усталая, изможденная. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно под ноги. Это была не маленькая упрямая Катенок, обижавшаяся по всяким мелочам.

Перед ним стояла молодая кошка и смотрела на него. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя – как все это можно было соединить в одном взгляде, Семеныч не понял.

У него возникло ощущение, что Катенок еле держится на ногах. Семеныч присел на корточки:

– Иди ко мне? – осторожно произнес он.

Катенок, подрагивая, нерешительно сделала один шаг навстречу.

Семеныч взял ее на руки.

Есть Катенок не стала и уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее: лапы вытянулись, тельце подросло и приобрело худощавость, шерстка стала более шелковистой и густой.