Бегущая в зеркалах - страница 39

– Погоди…

Ванда тоже не видела его, не видела этого невыразительного лица, навевающего скуку, понурой фигуры неудачника. Она слышала только его голос – мягкий, сочувствующий. Ее руки начали расстегивать верхние пуговицы халатика, под которым не было ничего. Сено зашуршало, что-то грохнуло, и Йохим почувствовал рядом с собой горячее дыхание, к его плечу прижалось нечто теплое и мягкое. В считанные секунды с его головой, душой и телом произошло то, для чего, как ему казалось, необходимы долгие дни привыкания, вдохновения, влюбленности. Время не понадобилось, так как не понадобилось и длительного преображения Йохима. В кольце Вандиных рук, прильнув губами к девичьим губам, задыхался от бешеного волнения совсем другой человек. Для этого парня, отчаянно срывавшего с себя одежду свободной рукой, ничего не имело значения: ни случайность этой сцены, ни отсутствие какой бы то ни было симпатии к своей партнерше, ни даже близость людей, могущих всякую минуту оказаться здесь. Объявись кто-нибудь рядом с взведенным курком, Йохим не оторвался бы от Ванды, не отказался от этих обрушившихся внезапной всесокрушающей лавиной ощущений. Только одно, только одно-единственное событие, одно-единственное чувство и есть в этом мире. И оно правит всем… Боже, почти смерть. Но какое блаженство…

Переполненный своим открытием, Йохим лежал на влажном плече Ванды. Где-то стрекотал сверчок, на шесте под потолком возились, трепеща крыльями и воркуя, голуби, в воздухе сиропом разливался сладкий абрикосовый аромат.

В квадрате открытой двери чернело огромное, усеянное звездами небо. Йохим боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть наваждения. В его душе только что открылся новый, неведомый ранее мир, в огромных владениях которого предстояло обжиться, освоиться. Ванда приподнялась, куда-то потянулась, и на грудь Йохима лег тяжелый абрикос. Они стали молча жевать сочные сладкие плоды, стреляя в дверь ребристыми косточками.

– Здесь несколько корзин, – сказала, поперхнувшись соком, Ванда, – нам хватит на месяц.

Но ей не хотелось здесь быть больше и часа. Это странное сближение, в порыве горькой обиды, неопытность и неуклюжесть ее случайного партнера лишь усугубляли ощущение невезучести и неудачи.

Когда на следующий день, помятая и сильно сникшая, компания рассаживалась в автомобиль, Ванда сказала, что хочет сесть сзади, чтобы поболтать в дороге с Мартой, а Юргену лучше поехать с Алексом. Но Юрген тоже нашел какой-то предлог для отказа, и рядом с помрачневшим водителем пришлось ехать Йохиму. Ему-то было все равно. Более, чем сама Ванда – виновница его преображения, Йохима волновали те драгоценные впечатления, которые он берег в себе, не в силах сразу проанализировать. Он чувствовал, что никогда уже не станет прежним, но не мог понять, каков он есть теперь. Как ребенок, вертящийся и так и этак в полученной обнове и подмечающий оказанное впечатление, Йохим жаждал испытать себя – нового, преображенного.

Когда Алекс притормозил у придорожного ресторана, чтобы купить чего-нибудь освежительного, сбегать за провизией и питьем вызвался Йохим. И он действительно управился за пару минут, притащив сандвичи, упаковку пива и две бутылки пепси. Он ничего не уронил, а, напротив, подхватил на лету коробку, выскользнувшую из рук подоспевшего на помощь Юргена. А то, что Йохим успел пережить в эти короткие минуты, было совершенно непередаваемо. Его эйфорическую приподнятость можно было определить словами – «свобода» и «легкость». Именно они раньше давались ему с трудом, со скрипом, с хрустом придавливаемых комплексов. Теперь все шло само собой, без заминки и раздумий, – движения, слова, поступки – жизнь летела, будто спущенная с тормозов.

Теперь все пойдет совсем по-другому – чувствовал Йохим, начиная последний университетский год. С этим ощущением скрытого торжества, с внутренним сиянием, казалось преображавшим все вокруг, застыл он на его пороге, оценивая произведенный эффект. Так новый актер, впервые выйдя на сцену в старом спектакле и рассчитывающий уже с порога сорвать аплодисменты, с удивлением обнаруживает привычно дремлющий зал.