Бегущая в зеркалах - страница 56

…Большой зал в доме Остина был превращен в своеобразную галерею, где кроме картин и нескольких скульптур находились самые разные предметы, неведомо как сюда попавшие: какое-то ветхое, изодранное знамя, старая коллекция уже поблекших бабочек, круглые часы под стеклянным колпаком и даже абсолютно заурядный кирпич, покоящийся в специальной витрине.

– Я не коллекционер и не знаток искусств. То, что вы здесь видите, – сувениры моего жизненного пути, чрезвычайно для меня ценные. За каждым из них – целая история или судьба. Эти картины, – Остин указал рукой на левую стену, – действительно представляют художественную ценность, а те, – махнул он в другом направлении, – чисто личную. Хотя, может, и художественную тоже. Говорят, что это зачастую решает только время.

Внимание Йохима привлекла небольшая икона в потемневшем серебряном окладе, лежащая в застекленной витрине.

– Я, кажется, знаю, – это православная икона Божьей Матери, – сказал он хозяину. – У моей бабушки-славянки была похожая, и у нее все время мерцал огонек. Я даже помню с детства слова молитвы, которую она шептала перед сном, стоя на коленях: «Свята Марья, Матка Божия…»

– Это ты по-каковски декламируешь? – поинтересовался Дани.

– Кажется по-словацки, а может – по-русски. Эти языки на слух иностранца трудно отличимы, как вы считаете, Остин?

…Потом все спустились к пустому пляжу и Сильвия, еще находящаяся во власти музыки, медленно пошла в воду прямо в сандалиях и шифоновом платьице. Она просто не замедлила движения на ступенях каменной лестницы, продолжая двигаться все дальше и дальше. Все молча смотрели, как светлый силуэт погружается в черную бездну. Потом, уже исчезнув по плечи, Сильвия обернулась и, подчиняясь какой-то звучащей для нее одной мелодии, направилась к берегу. Ее плавное, бесшумное, без всплесков и брызг, движение казалось фантастическим трюком, а рождающееся из тьмы, обрисованное складками ткани, тело – мраморной скульптурой. Выросшая на берегу наяда мелко дрожала, даже в темноте было видно, как сияют ее глаза.

– Вода очень теплая. Меня знобит от волнения – я боялась раздавить морского ежа – их здесь полно.

Остин снял пиджак и укутал плечи девушки.

– Пойдем-ка, новорожденная Венера. – Обняв подругу, Дани направился с ней к дому. – Я буду сочинять для тебя песни. Когда-то я просто блистал в гимназическом хоре. Помнишь, Ехи, «Песнь моя летит с мольбою»? – напел он уже издали.

Йохим, задержавшийся на берегу, метнул в воду круглую гальку, не уверенный, что последует всплеск, – так тиха и бездонна была черная гладь. Но вода ответила… Йохим колебался. Он понимал, что не сможет рассчитывать сегодня ночью на общество Дани, но не знал, как поступить: остаться ли в саду или составить компанию Нелли. Вопрос решился просто.

– Не удостоюсь ли я чести быть приглашенной на вашу веранду, австрийский жених? – насмешливо спросила Нелли. – Я буду паинькой – никакой антибуржуазной пропаганды и безнравственных высказываний. Мы будем беседовать… о Шуберте…

Йохим проводил девушку к себе, и они, не зажигая свет, устроились в креслах, казалось нависших над черной пропастью. Было темно и тихо, только угольком алела сигарета Нелли и остервенело трещали в кустах цикады. Девушка уселась, подобрав под себя длинные ноги, и подняла лицо к звездному небу.

– Фу, черт, опять пропустила, – огорчилась она. – Уже вторая звезда свалилась, а я так ничего и не успела загадать.

– А если бы успела, то что? – поинтересовался Йохим.

– Ох, и не знаю. Так много всего надо – большого и маленького, что всей этой прорве звезд пришлось бы обрушиться сплошным дождем… Ну, для начала хочу, чтобы сегодня – было всегда. Чтобы всегда было так хорошо, как сегодня, чтобы висеть так, над затаившейся бездной, а в кресле напротив…

– Понял, понял, – прервал Йохим, – твой босяк-индус или Ален Делон в подлиннике.

– Ты удивишься, – Нелли загадочно улыбнулась, – но я уже целый час жду, когда ты докажешь мне, что мой последний вопрос там, на палубе, был совершенно идиотским…

И снова Йохим оказался в головокружительной тесноте южной ночи и теплого женского тела. И снова, как тогда, на чердаке, забыл обо всем, становясь другим…