Белая молния - страница 11

— Смотрю я — не ценишь ты настоящих пилотов. Эскадрилья тебе, что ли, не по нутру?

— Эскадрилья что надо, — ответил Курманов. — Летчики, как патроны в обойме — один к одному. Только вот бороды почему-то не носят, а пора бы…

— Какие бороды? Какие бороды! Чего городишь… — вскипел было Ермолаев, но будто споткнулся о холодный взгляд Курманова и перешел на шутливый тон. — Ты, оказывается, байки сочинять мастер. Ну мастер, ну мастер.

— Зачем сочинять: все перед глазами… — невозмутимо продолжал Курманов.

Ермолаев помрачнел.

— Что перед глазами? Что? Отличная эскадрилья. О нас пишут в газетах, хвалят на собраниях. Чьи портреты выставлены в Доме офицеров? Наших летчиков! Почти все асы. Блестящие пилотажники.

Курманов внимательно слушал комэска и упрямо высказывал свое мнение.

— Конечно, асы! Как загнали их в одну обойму, так они там и сидят. А между тем иной полигонную цель поразить не может, теряется в обстановке, близкой к боевой. А вот пилотировать — пожалуйста. Чего стоит такой пилотаж?! И разве не видите — за их спинами молодежь вянет.

— Кто вянет? Кто вянет? Назови хоть одного…

— Да хотя бы Лекомцев.

Ермолаев неопределенно улыбнулся.

— Нашел тоже пилота… Да и он годик-другой полетает и войдет, как ты сказал, в обойму.

— Годик-другой? А боевая тревога может быть завтра, сегодня, сейчас. И она для всех. Всем надо взлетать, и всем вести бой. Молодые рвутся в небо. Передержишь кого на земле — остудишь порыв и потеряешь будущего аса. Не так, что ли?

Курманов назвал сразу несколько фамилий молодых летчиков, которым незамедлительно надо открыть дорогу в небо. Ермолаев попытался прекратить разговор.

— Ну кто тебе мешает — открывай дорогу, взлетай, веди бой, — сказал он, как бы соглашаясь с Курмановым.

У Курманова вытянулось лицо, скулы заострились, в глазах сверкнул холодный блеск.

— Перестраховщики мешают, — сказал он тихо, тщательно выговаривая каждое слово. — Достигли уровня и успокоились. Повторяют пройденное. А из-за них иным летчикам нет хода в небо, из-за них облака мхом зарастут.

Ермолаев в ответ энергично махнул рукой. Не хочет, мол, Курманова слушать. Сделал официальный вид и строго сказал:

— Вот что, Курманов, с перестраховщиками давай борись. Борись, воюй, а эскадрилью не трогай, не ты ее создавал… Не ты! И оценку ей дают свыше… Свыше видней!

Ермолаева задела самоуверенность Курманова. Разговаривает, как с равным. Станет комэском — ох нахватает он шишек. Ох и нахватает… Такие до первой спотычки горячи, а как обожгутся, сразу смирнеют.

Дорохов был терпеливее и сдержанней Ермолаева. Что поделаешь, думал он о Курманове, такой сейчас приходит в авиацию народ. Рассудительны все, на слово не верят, каждого убеди, каждому докажи. Раз Дорохов сказал Курманову: «Скоро эскадрилью принимать будете, присмотритесь, как и что делает Ермолаев». Ответ Курманова поразил его. «Да, есть что у него перенять, только не все — Ермолаев убаюкан парадным благополучием». Так и сказал: «Убаюкан».

У Дорохова тогда дрогнули брови. Вот и узнай, что у Курманова на душе. На вид молчалив, скрытен, а в натуре у него безоглядная дерзость. Даже актеры подметили эту особенность характера Курманова.

Когда Ермолаев ушел в замы к Дорохову, Курманов был назначен на его место. Дорохов хорошо запомнил тот день. Тогда в Майковку прибыли артисты Театра Советской Армии. Вечером они показывали спектакль, а утром Дорохов пригласил их на аэродром.

Воздух неожиданно взорвался, словно ударил гром. Казалось, вот-вот лопнут перепонки. Актеры смотрели на стоянку самолетов, что-то восторженно кричали друг другу, но никто никого не слышал.

— Это же иерихонская труба, ревмя ревет! — крикнул актер Иван Дынин-Арбатский, когда турбинный вой ненадолго стих.

В это время все устремили взор на старт. Самолет брал разбег, и оранжевое пламя кольцами струилось позади него. Он поднялся в небо, уже не был виден, а пламя еще долго торчало, как хвост кометы.

— Поглядите, какая у них сцена! — восхищенно заговорил опять Дынин-Арбатский. — Ни кулис, ни занавеса. Один только бескрайний небесный простор. Зрителей собирай хоть миллионы.