Белая молния - страница 6
Дорохов отпил несколько глотков воды и почему-то вспомнил сейчас, как однажды Курманов поучал на аэродроме летчика, кажется, того же Лекомцева: «Ты вот что, пилот, давай без дипломатии. Мозг загружен информацией, скорость фантастическая, а ты двусмысленные фразы гонишь. В бою начнешь рассусоливать и тебя ко всем святым успеют отправить».
«Что ж, без дипломатии так без дипломатии», — мелькнуло сейчас в сознании у Дорохова. Он опустил брови, качнул головой и осуждающе, считая Курманова во всем виноватым, сказал:
— Вот так у иного и получается: грозу накличет сам, а громоотводы ставь другой. — Дорохов встал из-за стола и темпераментно продолжил: — Григорий Васильевич, можно найти десятки причин и даже высоких соображений, чтобы не летать. Тут и каверзная погода, и семейные обстоятельства, и бог знает что еще. Ты, например, ждешь варяга — тоже причину нашел. — Последняя новость окончательно вывела Дорохова из терпения. Он взволнованно ходил по комнате и уже не щадил самолюбие Курманова: — А знаешь, что за этим стоит?
Курманов передернул плечами, глаза его похолодели. Он понимал тревогу Дорохова за полк. Видел, что Дед разочарован в нем, не оправдал его надежд. Но о грозе думал по-своему: «Ее не кличут, сама приходит».
— Знаешь, что за этим стоит? — повторил Дорохов свой вопрос и, чуть помедлив, сказал: — Боязнь ответственности! Понял, да?!
Курманов тяжело вздохнул. Он вспомнил свое «несоответствие», вспомнил разбор Корбутом происшествия перед летным составом полка и то, как легко согласился с его выводами подполковник Ермолаев: «Случай с Лекомцевым всем нам урок!» И все еще стоял в его ушах последний звонок от Корбута, его предупреждение: «Смотри там, дров не наломай до приезда командира». Теперь вот услышал упреки от самого Дорохова. Дед вроде и знать не хочет, кто как сказал, как решил. Ему давай одно — полеты. Но для Курманова все это слилось в один клубок. Он не может отделить одного от другого. И потому попытался как-то убедить Дорохова в этом.
— Вы же понимаете: приказ есть приказ. А где приказ, там и глаз. Попробуй теперь допусти еще какую промашку, скажут: «Покатился…» А тогда что, товарищ командир?
У Дорохова зашевелились брови и свинцово сверкнули глаза.
— А это обыкновенная трусость! — бросил он в напряженное лицо Курманова. — Трусость! Понял, да?
Дорохов уже не допускал возражений, и Курманов почувствовал и увидел, что он стал именно тем Дороховым, которого уважал и побаивался, тем Дороховым, которому никто не мог противоречить. Таким он становился в часы и минуты, когда обострялась обстановка, будь это на земле или в воздухе. Таким он, наверное, был и на фронте, в бою. Тверд и непреклонен. Но таким он Курманову как раз и нравился.
— По себе знаю, — продолжал говорить Дорохов твердо и веско, — случалось в службе что-то и упустишь, что-то не доведешь до конца. Досадно, обидно бывает. Но тебе все-таки простят. Но если летчики утратят по твоей вине летную форму — никто тебе этого не простит. И в первую очередь — они сами. Жизнь-то на месте не стоит. Не летаешь или мало летаешь — полк ослабляешь.
Горячим, невыносимо жестким клином вонзались в душу Курманова беспощадные слова Дорохова. Ожоги, а не слова! Они бередили ему живую рану. Это он-то боится ответственности, он трусит? Нашел Дед чем упрекнуть. И слова-то какие — хоть терем на них ставь.
И все-таки Курманов не жалел, что встретился с Дороховым, хотя ушел от него с досадным чувством. Философия Деда, оказывается, проста — паши небо и все сгладится, все встанет на свое место. Утихомирится и он, Курманов, который не в меру разгорячился, и у Лекомцева со временем дела наладятся. Все пойдет своим чередом. Как было. Но так ли все это на самом деле, так ли…
В этот вечер Надя, жена Курманова, заждалась мужа.
— Гриша, ты где пропадал? — неторопливо спросила она, едва Курманов переступил порог. — В штабе тебя нет, в столовую не ходил. Ну были бы полеты, а то ведь нет, а его след простыл.
Курманов невесело улыбнулся:
— Мало ли дел…
— Какие дела, времени-то, посмотри, сколько…
Курманов ответил мягко: