Белая ночь в окне - страница 19
«Сестра мне писала. Благородный вы человек. Она вас любила!»
Так вот сказал мне тот Юра на прощанье и ходу из госпиталя. И адреса не оставил.
Бальнев повернул наконец голову.
— Ты говоришь: совесть. А вот я, не поверишь, чуть не задохнулся от его «спасиба», потому как оно, «спасибо» это, мне насквозь все сердце просверлило! «Благородный человек!» — Он посмотрел на Владимира, будто того не было перед глазами. — И посейчас завсегда Галя глядит мне в душу... Хошь верь, хошь нет... Никуда не могу спрятаться.
Последние слова Бальнев произнес почти шепотом. Владимиру стало скучно.
Конечно, история Бальнева примечательная, и, наверное, нелегко ему вспоминать прошлое. Но зато прошлое-то какое? Война! Тогда все измерялось другой мерой.
Вполне возможно, что в те дни жили такие Гали. В наше время Владимиру они что-то не встречались.
Он уже без недавнего уважения посмотрел на Бальнева. Расстроился старик. Прибавил, наверное, половину. «Хошь верь, хошь нет...»
Прав: у каждого своя стежка-дорожка.
Вот у Владимира: жена рядом, а он комаров всю ночь кормит, на ее окошко поглядывает. Спросил ты, старик, какая она, боль у Владимира?
Бальнев все еще молчал. И было в его молчании словно какое-то несогласие с невысказанными мыслями Владимира.
Одно это уже раздражало, как комариная монотонная песня в ушах.
— Вот она, ночь-то, — неожиданно задушевным голосом заговорил Бальнев. — Не успели слова сказать, а ее — пых! — и нету. У нас под Вологдой таких светлых не бывает. У нас ночки темнее, а далеко ли, думаешь, отсель? Вот тебе как природа распорядилась!
«Будет ли он еще рассказывать?»— глядел на него Владимир, все. так же не улавливая смысла слов Бальнева о природе, как недавно о каком-то Александре. Так обычно, читая интересную книгу, он пропускал, перелистывал в ней страницы с описанием природы, искал «острых» мест.
— А брательника моего все нету... Он мимо нас по этой дороге должен бы идти, — неожиданно добавил к сказанному Бальнев.
— Откуда же он ночью? — спросил, наконец, Владимир.
— Да дела, вишь ты, подперли. Ночь не ночь — дело-то не спрашивает.
Глава восьмая
— Закурить больше нету? — спросил Бальнев.
И только тут Владимир вспомнил о своей последней папиросе. Вот ведь как отшибло память! Одну из двух Владимир выкурил во время рассказа Бальнева, почти не заметив этого, а про другую и совсем забыл. Владимир достал папиросу.
— Закурить-то есть, но одна всего.
— Ин, ладно... Курите. Мне оставите на затяжку — и спасибо.
Владимир только хотел спросить, не «в грудях ли опять накалилось», не потому ли, мол, потянуло тебя к табаку? Бальнев сам подтвердил:
— Я вот как представлю, понимаешь ли, все перед собой, так бесподобно курнуть потянет!
И продолжал опять по-своему, странно, будто он не молчал и не прерывал рассказа:
— Да... Уехал брат-от Галин. Ничего я не смог ему объяснить про себя. Зато вскорости довелось-таки объясниться. Ох и довелось!
Бальнев посмотрел на пальцы Владимира, в которых дымилась папироса, точно опасался, что тот забудет оставить ему «курнуть».
— Кури, — сказал Владимир, протягивая Бальневу мало что не половину папиросы. — Кури, кури... Мне не хочется больше, — добавил он, заметив нерешительность, с какою Бальнев брал окурок.
— Ин спасибо. Оно хорошо к месту-то. — Бальнев стал жадно и коротко глотать дым. Потом выдохнул его густым облачком и продолжал: — Не поверишь, супруга моя, Парасковья, ко мне накатила. Ну, о встрече что будешь говорить... Известно, поплакала надо мной, попричитала. Сердце, конечно сказать, надвое. Да... Погляделись с ней маленько, стали даже спорить! Она мне: «Домой повезу» — а я одно ей: «Параня, одумайся! Бесполезный же я человек, одно основание, тоись...»
Нет, ни в какую!
Тогда я напролом пошел, идиот. Все одно, думаю, надо мне как-то ослобонить ее от себя.
«Параня, — говорю, — зажми свое сердце в кулак и слушай, чего я тебе сейчас скажу».
Она бесподобно побелела. Молчит, обмерла, видать. Сдогадалась, бедная, по голосу поняла, какую я, хороший муж, ей весточку собираюсь преподнести.
Бальнев снова так сжал багор, что следы от ожогов на пальцах стали лиловато-белыми.