Белая Русь<br />(Роман) - страница 10

— Будто тебе пан заказать не может, — обиделся Алексашка.

— Я — вольная птаха. Захочу — в Неметчину поеду. Захочу — в московское царство подамся. Я про чернь речь веду. Глянь, что на Украине деется. Стало казакам муторно от шановного панства — под хоругви стали. Им другого выхода нет: кто — кого. Нашла коса на камень. Но если, упаси господь, одолеют паны, знай: во сто крат горше на Белай Руси люду будет.

«Крамольные речи купец ведет», — подумал Алексашка и горестно вздохнул: говорил купец правду.

— Что люду делать остается…

— Сабли ковать! — и, рассмеявшись, испытующе посмотрел на Алексашку. — Я пошутил… Что делать? В Пиньске знаю седельника Ивана Шаненю. Ему коваль нужен был позарез.

— Зачем седельнику коваль? — Теребень прихлопнул ладонью овода на упругой шее буланого.

— Надобен, раз ищет. Дормезы будет делать. — Купец подтянул на ходу чересседельник, обошел воз и, не глядя на Алексашку, спросил: — Что ты у пана имеешь? Кусок куницы? Пятьдесят грошей в год платишь? Или, может, тяглый?

Алексашка промолчал. Свесил голову. К чему такие речи ведет купец? Что предлагает он? Бежать от пана к седельнику? Призадумался Теребень. Случай в самый раз подходящий. Ведь не станет рассказывать купцу, почему бежал из Полоцка и какие у него думы теперь.

— Посмотреть можно, — уклончиво ответил Алексашка.

Купец долго шагал молча, держась рукой за дробницы. Поношенные и помногу раз подшитые капцы мягко ступали по теплой, пыльной дороге, оставляя следы. И он о чем-то думал. Вдруг купец заговорил:

— Черкасы кровь льют, чтоб от панского пригнета избавиться. И многое свершили. А сейм замыслил ударить черкасов с севера. Войско собирает… С Белой Руси пойдет… Если б поднялись здесь хлопы, в загоны казацкие с пиками и саблями пошли! Браты же вам украинцы, браты! — глаза у купца сузились, стали тревожными. Взмахнул кнутом и рубанул по репею, что рос у самой дороги. Словно саблей скосил. И замолчал, будто ничего и не говорил.

Алексашку как иглами прошило. То, что украинцы браты — Алексашка сам сердцем и разумом понимает. Иначе не мыслил бы на Сечь подаваться. А что сейм задумал — ему неведомо, и разбираться в этом не с его умом.

В полдень выехали из леса и увидели вдали Пинск. Над низкими крышами хат возвышались белокаменные громады церквей и костелов. «Как в Полоцке…» — подумал Алексашка, глубоко вздохнув. Когда приблизились, стал различать деревянную стену, что кругом опоясывала город. Увидал и ворота. Возле самой стены оказался ров, заполненный зеленой, затхлой водой. Проехали мост. Возле ворот — два часовых с длинными, сверкающими на солнце алебардами.

— Кто такие? — лениво крикнул один из них.

— Купец Савелий из гомельского княжества. За мехами и золой пожаловал.

— Куда путь держишь? — допытывался часовой.

— Ведомо, в славный град Пиньск.

— А ты, смерд?

— Мой, — ответил купец, кивнув на Алексашку.

Часовые отвели тяжелые ворота, и телега загрохотала по деревянной мостовой.

Вот он, Пинск, древний город Полесья! От Северских ворот прямые тесные улицы с хатами, крытыми соломой. Лучами сходятся улицы к центру — шляхетному городу, который вырос на высоком берегу Пины — Васильевской горке. Здесь костел-громадина, большой монастырь, иезуитский коллегиум. Только-только закончилось строительство городской ратуши — двухэтажного просторного здания с замысловатым лепным фронтоном. Позади ратуши — между коллегиумом и монастырем — дом пинского войта полковника пана Луки Ельского. Хоромина утопает в густой зелени сада и огорожена забором из камня. За домом войта мост через Пину. А там — шлях на полудень, в широкие украинские степи.

Шумен и люден Пинск. Много тут разных цехов — скорняки, ковали, шапошники, седельники, шорники, оружейники, золотари. И все изделия на базаре. Сразу бросилось Алексашке в глаза то, что одежки здесь люд пошивает по-своему. Порты более роскошные, на разные цвета крашены. Даже красные видал. Рубахи расшиты и сильнее отбелены. Видно, лен здесь получше. А бабы и девки в цветастых сарафанах и кофтах с широкими рукавами, которые прошиты шелковыми нитками. Все же Пинск не удивил Алексашку Теребеня — и костелы, и большие хаты, и всякую утварь на базарах видел в Полоцке.