Белая западинка. Судьба степного орла - страница 25
Придёт время, и лес лиственниц вытеснит стланик. Это значит, что появилась настоящая почва, появилась тайга!
Так, чередуясь и помогая друг другу, погибая в простом и возникая в осложнённом виде, живут и умирают растения этого сурового края. Слепые, неустанные и вечные труженики!
— Что‑то ты сумной сидишь, парень! Наруже‑то благодать какая, цветут сопки. Она, матушка–осень, везде одинаково землю красит — что на Колыме, что на Алтае.
— На Колыме даже лучше.
— Так уж и лучше! — снова обиделся мой Попов. — Эх, парень, не бывал ты на Алтае.
Может быть, и прав Попов. Может быть, и действительно осень на Алтае красива — не знаю, я там не бывал. Но на Севере она необыкновенна. Честное слово, я жалею, что вы не рядом со мной, что не вместе смотрим мы на это захватывающее полыхание красок: и бордово–красных, и оранжево–жёлтых, и жёлто–коричневых, и бледно–зелёных, и лимонно–вишнёвых, и янтарных, как цыганские бусы, и рыжих, как лисьи хвосты…
А ведь это всего–навсего только кустики нашей приполярной берёзы празднуют осень!
Да и киноварь вы, наверное, видели только в Малявинском вихре, а бордовым оттенком красного цвета вы могли любоваться, подставляя свету тонкий хрусталь, наполненный перебродившим виноградом. Но это все не то! Настоящая киноварь, неподдельное бордо, натуральный кармин — это когда осень овладевает кустами шиповника, когда сопка, которую покрывает шиповник, без конца и края, становится сплошь густо–бордовой от покрасневших листиков кустарника, когда ягоды шиповника превращаются в крупные капли лакированной киновари или застывают сгустками блестящего кармина… И ведь это насколько глаз хватает! Целое море всех оттенков красного цвета.
— Ты что‑то, парень, заговариваться начинаешь. Сам с собой говоришь, а не спишь вроде?
— С тобой я разговариваю, друг мой милый, с тобой! Есть и на Колыме, есть малиновые сопки, да ещё красивее, чем у вас!
— Будут когда‑нибудь, — —иронически отклонил Попов моё восклицание и в который раз сокрушённо сказал: —Эх, парень, не бывал ты у нас на Алтае…
Откровенно скажу, я не особенно жалею об этом. Я люблю мой Север больше Алтая. Только не говорите об этом Попову, он обязательно обидится. Он любит свой Алтай и свои малиновые сопку.
БЕРЕЗОВАЯ РОЩА
Мне довелось однажды весной пробиваться с вьючной лошадью по нашим таёжным дебрям.
Ещё не весь снег стаял, но природа уже совсем пробудилась от затянувшейся зимней спячки. Поднял к небу пушистые ветви стланик — самый верный признак необоримости наступившего тепла. Тонкими молодыми иглами покрывалась хмурая лиственница. Тёмной зеленью поблёскивала брусника. Пряно белел багульник. Печально покачивали большими кремовыми чашечками бескровные цветы подснежника. Всё — обычные приметы колымского мая. Но, пожалуй, крепче всего утверждала своё право на жизнь наша северная весна полой водой разлившейся речки…
Я шёл вдоль берега, ведя на поводу навьюченную лошадь. Дышалось легко. Сверху нежарко пригревало солнце. Справа веяло прохладой реки. Она вышла из берегов и скрыла под водой все изъяны своего каменистого, порожистого русла…
Препятствие на нашем пути оказалось не столь уж неожиданным, но очень досадным. К берегу круто обрывалась сопка, и вплотную к обрыву подошла вода. Крутясь и пенясь, весенний поток ударялся в каменное плечо и, обогнув его, бежал дальше. Я стоял и думал: как же быть? Попробовал, нет ли броду. По с первого шага чуть не зачерпнул в свои высокие болотные сапоги и поспешно выбрался на сухое место.
Делать нечего: придётся поворачивать обратно, брать влево и двигаться по сопке в обход…
Я поднимался по распадку, заросшему стлаником и лиственницей, досадуя на случившееся. Обход намного удлинял путь, крал у меня дорогое время, а главное, не предвещал ничего нового: те же мхи, тот же ягель, те же кустики полярной берёзки, сквозь которые так неудобно продираться.
Вдоль берега шагалось легко, а подъем был труден и утомителен. Как‑то заметно менялась обстановка. То ли солнце поднялось выше, то ли речка уходила дальше — не знаю, но мне становилось тепло и тяжко, как бывает перед дождём.