Белое и красное - страница 7
— Конечно, занимался.
Михаил Абрамович сделал вид, что не заметил насмешки, поставил соболя в застекленный шкаф рядом с горностаем и лаской и аккуратно вытер руки платком. «Полная противоположность Кадеву. Во всем, — подумал Чарнацкий. — Что же меня притягивает в этом человеке?»
Именно так сказал Юрьев о Чарнацком, когда они говорили о том, почему того арестовали. В каждом поступке человека, даже непроизвольном, имеется внутренний смысл, Юрьев подчеркнул — идейный смысл, хотя он и не сразу виден…
— Садитесь, прошу вас. Катя передала вам письмо? Старая история, потом было Кровавое воскресенье, Ленский расстрел. Много крови пролито в России. Но даже жертвы массового террора не должны заслонять судьбу отдельного борца. Янович был настоящим интернационалистом.
Юрьев почти всегда выдвигал этот критерий, давая оценку человеку.
— А как вам понравилось мое выступление?
Чарнацкий недавно был на докладе Михаила Абрамовича «О путях развития русской революции». И то, что его пригласили, свидетельствовало о доверии. Ян это очень ценил.
— Понравилось. Но сейчас я больше думаю не о революции, которую вы давно предрекаете, а о весне. Когда наконец тронется лед на Лене, не могу дождаться парохода.
— Чтобы вы совсем не одичали с этим Кадевым, приглашаю вас на премьеру пьесы Ибсена, она состоится послезавтра в клубе. Наш кружок втайне готовил ее, это, так сказать, сюрприз. Поставили «Врага народа».
Ибсен в Якутске? Забавно. А почему забавно? Здесь куда больше интересных людей, чем в любом другом большом городе.
— Катя выбрала «Врага народа» из-за образа доктора Штокмана…
— Вам повезло, дорогой мой.
Доктор Баранников мыл руки, с любопытством разглядывая ванную комнату адвоката.
— Он поправится?
Кулинский всякий раз с удовлетворением наблюдал, какое впечатление производит его квартира на тех, кто появлялся у него впервые. Когда в Иркутске прокладывали водопровод, Кулинский один из первых подвел его к своей квартире и выписал английское оборудование для ванной. Сверкающий кафель, фаянсовый умывальник свидетельствовали, как полагал хозяин, конечно, имея в виду еще и библиотеку, о его тесной связи с европейской цивилизацией.
— Не могу обещать, Мариан Константинович. Но это не тиф, болезнь не заразная, думаю, воспаление легких. Двухстороннее и запущенное. Сердце у этого молодого бунтовщика в хорошем состоянии, так что надежда есть. Все, что в моих силах, я сделаю. Завтра рано утром обязательно загляну к вам. Если ночью будет ухудшение, сразу же посылайте за мной своего Никиту.
Кулинский подал полотенце. После того как Баранников установил причину его астматических приступов, он поверил в него и предпочитал своему старому врачу.
— Спешите? Быть может, выпьете чашечку чая? Знаю, знаю, вы убежденный противник кофе.
— С удовольствием. Я так промерз на площади.
Откровенный разговор был весьма важен для Кулинского. Хотелось понять, как доктор относится к тому, что происходит в среде российской интеллигенции. «Ведь именно она будет определять дальнейший ход развития, — подумал он. — В ее руках теперь судьбы России и Польши. К тому же брат Баранникова входит в Комитет».
— Представляю себе состояние Церетели, принимавшего сегодня парад, — начал адвокат, когда они уже сидели в кабинете и пили чай. — Десять лет тому назад, вернее, около десяти, — поправился хозяин, — его, легального представителя русской демократии, члена Государственной думы, арестовали, обвинив в заговоре, потом сослали, и вот теперь в его руках власть над нашим городом и надо всей огромной губернией.
К удивлению хозяина, Баранников поморщился при имени Ираклия Церетели.
— Да, да, конечно, Комитет действует весьма энергично, тут главное — вырвать инициативу из рук Совета рабочих депутатов, где полно большевиков. Брат говорил, что придется арестовать фон Тильца, столь велико возмущение рабочих и солдат. Но, честно говоря, нам, сибирякам, не очень-то по душе, что на ответственных постах — приезжие, чужие. Пусть Церетели делает революцию у себя на Кавказе, а не здесь.
«Сибирь для сибиряков! Старая песенка», — вспомнил Кулинский, а вслух сказал: