Белое проклятие - страница 19

Дверь кабины распахнулась, в салон заглянул Крутилин.

– Эй, лежебоки, Восток проспите!

Филатов даже был разочарован: несколько сбитых в один щитовых домиков да еще два домика в стороне – вот тебе и вся станция Восток. Взглянуть не на что – так, вроде турбазы средней руки, покажешь фото приятелю – пожмет плечами. С надрывом говорили, чуть глаза не закатывали: «Восток! Ледяной купол! Полюс холода»! – а здесь и купола никакого не видно – заснеженная гладь, да и мороз пока что градусов сорок пять, не больше.

– Ощущаешь? – Бармин похлопал Филатова по плечу. Никаких резких движений, Веня, дыши через подшлемник. Восток, брат!

Филатов смолчал. Он ощущал небольшую одышку, и голова слегка болела, но ожидал он куда худшего и подумал, что док занимался психотерапией, когда расписывал ужасы акклиматизации. Правды ради, тот же док говорил, что иной раз Восток принимает новичка сразу, но это редкое исключение делается для человека с феноменальными физическими данными, для хорошо тренированного альпиниста, например. Филатов же, когда проходил обязательные для восточников испытания в барокамере (где его «поднимали» на пятикилометровую высоту – в атмосфере Востока кислорода примерно столько же), заслужил самые лестные отзывы врачей: абсолютно здоров, к зимовке на куполе стопроцентно годен. Почему бы ему и не стать тем самым новичком, который быстро переходит с Восток на «ты»? А что? Гаранин уже анальгин принял, у Семенова губы как в чернилах, а он…

Филатов чутко к себе прислушался. Вместе с Барминым он подтаскивал к самолету небольшую, размером с двухспальную кровать, алюминиевую волокушу. Снег под ногами был крепко сбитый, на нем почти не оставалось следов, и волокуша скользила плохо, как по песку. Такого странного снега Филатов еще не видел. Да, рот совсем сухой и шершавый, слюна, что ли, не вырабатывается, и, пожалуй, сердцебиение, вроде и нагрузки никакой, а стучит быстро. Вспомнил, как два года назад прилетел на льдину и разгружал самолет: подставлял плечи под мешок с углем, чуть не вприпрыжку тащил метров за двести и спешил обратно – без всякого сердцебиения, с улыбкой. Здесь бы такой фокус не прошел, точно… Филатов покосился на Бармина, не наблюдает ли, уловил его взгляд, кивнул: все в порядке, док.

В самолете Семенов, Гаранин и Дугин подтаскивали вещи к грузовому люку, Семенов посмотрел в иллюминатор: Крутилин стрекотал кинокамерой, а летчики позировали, окружив столб с указательными стрелками. Крутилин заходил с разных сторон, раздвигал людей, чтобы в объектив попали стрелки с надписями – «ПАРИЖ – 15 050 км», «ВОЛГОГРАД – 14 747 км» и другие, в этом ценность будущего фильма. Не так уж много людей на свете могут попасть в такой кадр, будет чем похвастаться.

Столб-реликвия для туристов, подумал Семенов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции. А там стояли сани с наваренной железной решеткой из труб, механик Покровский ударил кувалдой по решетке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах – вещь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты, Ваня, этот кадр – цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.

– Волокуша на подходе, – сообщил Дугин.

– Идите сюда! – донесся голос Белова. – Запечатлеемся вместе, для истории!

– Нам для истории не надо, – ухмыльнулся Дугин. – Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.

Семенов, Гаранин и Бармин пошли к летчикам. Филатов забрался в самолет.

– С чего начнем, Женя?

– С перекура, – предложил Дугин, присаживаясь. – Или не хочется?