Белоснежка должна умереть - страница 50

— А кто может?

— На этот вопрос я сам ищу ответ уже одиннадцать лет. — Тобиас с трудом заставлял себя говорить спокойно. — Мне плевать, верите вы мне или нет. Я уже привык к роли злодея.

— Ваша мать не лежала бы сейчас в реанимации, если бы вы в свое время сказали, что вы сделали с трупами девушек, — заметил Боденштайн.

Тобиас сунул руки в карманы джинсов.

— Не хотите ли вы сказать, что нашли этого ублюдка, который сбросил мою мать с моста?

— Нет, пока не нашли. Но у нас есть основания предполагать, что это был кто-то из вашей деревни.

Тобиас коротко и мрачно рассмеялся.

— Поздравляю вас с этой гениальной догадкой! — произнес он насмешливо. — Я мог бы вам помочь, потому что знаю, кто это сделал. Но зачем мне это?

— Затем, что было совершено преступление, — ответил Боденштайн. — И вы должны нам сказать все, что вам известно.

— Ни хрена я вам не должен! — Тобиас покачал головой. — Может, вы окажетесь лучше, чем ваши коллеги, которые тогда занимались этим делом. Моя мать не лежала бы сейчас в реанимации, а у моего отца и у меня была бы сейчас совсем другая жизнь, если бы полиция тогда как следует сделала свое дело и поймала настоящего убийцу.

Пия хотела сказать что-нибудь примирительное, но Боденштайн опередил ее.

— Ну разумеется! — воскликнул он саркастически. — Вы ведь невиновны. Эта песня нам знакома. Все наши тюрьмы забиты невиновными.

Тобиас смотрел на него с каменным лицом. В его глазах горела с трудом подавляемая злость.

— Все вы, легавые, одинаковы — умеете только командовать и дуть щеки! — процедил он сквозь зубы. — А теперь валите отсюда! И оставьте меня наконец в покое.

Не успели Пия и Боденштайн что-либо ответить, как он с треском захлопнул у них перед носом дверь.

— Тебе не надо было это говорить! — с упреком сказала Пия по дороге к машине. — Теперь ты настроил его против нас, и мы так ничего и не узнали.

— Я сказал правду! — Боденштайн остановился. — Ты видела его глаза? Этот тип способен на все. И если он действительно знает, кто сбросил его мать с моста, то этому человеку грозит опасность.

— Ты предвзято к нему относишься, — возразила Пия. — Подумай сам: он оттрубил десять лет — которые ему, вполне возможно, дали по ошибке, — возвращается домой, а здесь совершенно другая картина: мать чуть не убили, на стене дома кто-то пишет: «Грязный убийца»… Неудивительно, что он обозлился на весь свет!

— Я тебя умоляю, Пия! Неужели ты и в самом деле думаешь, что его по ошибке осудили за двойное убийство?

— Я ничего не думаю. Но при знакомстве с материалами дела я наткнулась на нестыковки, и у меня возникли разного рода сомнения.

— Твой Сарториус — опасный тип! И я даже могу понять реакцию альтенхайнцев.

— Послушай: ты же не станешь отрицать, что пачкать стены его дома надписями угрожающего характера и коллективно покрывать преступника — это не самый лучший выход из положения? — Пия осуждающе покачала головой.

— Я не говорил, что одобряю их действия!

Они стояли под аркой и спорили, напоминая ссорящихся супругов. В пылу спора они не заметили, как Тобиас вышел из дома и скрылся через задний двор.

Андреа Вагнер никак не могла уснуть. Нашли труп Лауры, вернее, то, что от него осталось. Наконец-то! Наконец-то наступила ясность. Надежду на чудо она уже давно похоронила. Сначала она не чувствовала ничего, кроме огромного облегчения. Потом пришла скорбь. Одиннадцать лет она не позволяла себе ни слез, ни печали, проявляла силу и поддерживала мужа, который самозабвенно предался горю и тоске по потерянной дочери. Себе она не могла позволить такую роскошь — дать волю чувствам. Нужно было заботиться о фирме, чтобы было из чего выплачивать кредит банку. Нужно было заботиться о младших детях, которые имели право на мать. От прежней жизни не осталось ровным счетом ничего. Манфред утратил былую энергию и жизнелюбие, стал для нее обузой, пудовой гирей на шее, бесил ее своей плаксивой жалостью к самому себе и своим беспробудным пьянством. Иногда она презирала его за это. Он искал облегчения своим страданиям в ненависти к семье Тобиаса.

Андреа открыла дверь в комнату Лауры, в которой за одиннадцать лет ничего не изменилось. На этом настоял Манфред, и она не стала ему противиться. Включив свет, она взяла с письменного стола фотографию дочери и села на кровать. Напрасно она ждала слез. Ей вспомнился тот момент, когда к ним пришли из полиции и сообщили, что на основании анализа обнаруженных следов и улик следствие считает убийцей Тобиаса Сарториуса.