Белые снега - страница 7
Сорокину не терпелось увидеть селение, в котором ему предстояло жить и работать.
По левому борту виднелась скала.
А впереди, на черте горизонта, лежал низкий берег, за которым в синеющей дали сливались с небом горы.
— Вон Улак, — сказал Музыкантов и передал Петру бинокль.
Сорокин приставил к глазам окуляры и увидел на длинной косе хижины и дым над ними. На волнах плясал деревянный вельбот, похожий на тот, что приплыл из Нуукэна.
— Вельбот плывет, — сказал он, передавая капитану бинокль.
«Совет» сбавил ход.
— Предупредить команду — не шуметь, соблюдать тишину, — сказал капитан помощнику.
Вельбот обогнул судно и медленно приблизился к борту. На этот раз Петр с особенным вниманием вглядывался в лица людей, которые на долгие годы станут его ближайшими знакомыми, соседями, друзьями. Место на корме вельбота занимал пожилой чукча, одетый тщательно, но неярко. Он медленно подвел вельбот к борту и пришвартовал его рядом с нуукэнским.
— Омрылькот, — назвал себя чукча, поднявшись на борт.
Молодой парень, шедший за ним, на неожиданно чистом русском языке произнес:
— Здравствуйте.
— Вы говорите по-русски? — кинулся к нему Сорокин.
— Пэнкок, — произнес парень и широко улыбнулся.
— Он больше не знает ни одного слова, — объяснил другой чукча. Но Пэнкок продолжал улыбаться, глядя прямо в глаза учителю.
— А вы говорите?
— Я говорю, — ответил чукча, — зовут меня Тэгрын Николай Николаевич. Мы просим капитана близко не подходить к берегу, не стрелять, не давать гудка. За мысом — моржовое лежбище.
— Мы об этом уже знаем, — сказал капитан. — Утоюк предупредил нас. Сделаем все возможное, чтобы не потревожить моржей.
Показалась рыжая голова, и через фальшборт на палубу тяжело перевалился Хазин.
— Добро пожаловать! — весело сказал он. — Наконец-то дождался вас.
Тем временем прибывшие на вельботе чукчи совещались с капитаном, в каком порядке разгружать пароход и где его поставить на якорь, чтобы лязг лебедок не доносился до моржового лежбища.
Пэнкок помог вынести учительский багаж из каюты, погрузил на вельбот. Попрощавшись с капитаном, приезжие спустились по веревочному штормтрапу.
Пэнкок сидел на носу.
Он часто оглядывался и неизвестно почему улыбался Петру Сорокину.
Берег приближался.
С морской стороны Улак представлял унылое зрелище, и сердце у Сорокина сжалось при виде этих убогих, почти вросших в землю хижин. Переплетенные сетью веревок и канатов, они были привязаны к огромным валунам. Какие, должно быть, здесь сильные ветры, если люди вынуждены предпринимать такие предосторожности! На высоких стойках виднелись нарты, кожаные байдары. Кое-где сушились шкуры, гирлянды каких-то неведомых материалов развевались на солнце.
На берегу приезжих ждала пестрая толпа, десятки пытливых любопытных глаз.
В окно ревкомовского плавникового домика ударил солнечный луч, осветив крохотную комнатку, где прямо на полу на разостланных оленьих шкурах спал учитель Сорокин.
В домике было свежо, и поверх одеяла на спящем лежала старая шинель, единственная его теплая одежда.
Сорокин открыл глаза и прищурился: солнечный свет слепил.
Странно и непривычно было видеть протянувшийся от окна к потолку светлый луч: ведь все дни, с тех пор как они покинули «Совет», стояла ненастная погода.
Вчера проводили в Нуукэн Лену Островскую. Она храбрилась, пыталась улыбаться, глядя на товарищей с пляшущего на волнах вельбота. Кто-то одолжил ей камлейку. В просторном матерчатом капюшоне бледное лицо Лены терялось, и Сорокин чувствовал жалость и угрызения совести: худо-бедно, все же их двое мужиков, а она, бедняга, плывет в полном одиночестве в незнакомое селение.
Распахнулась дверь, и в комнатку вошли Драбкин с Тэгрыном.
— Доброе утро! — весело сказал Тэгрын.
— Доброе утро!
Сорокин вскочил, быстро оделся, умылся и поставил на печурку чайник.
Продрогший на студеном морском ветру, Драбкин — он всю ночь караулил товары — протянул руки к разгоревшейся печке и, еле шевеля заледенелыми губами, произнес:
— Натерпелся страху. Под утро такое привиделось. Тэгрын загадочно улыбнулся и сказал:
— Сегодня будут бить моржа.
— Что случилось? — спросил Сорокин.