Белый царь – Иван Грозный. Книга 1 - страница 14

Дмитрий же, глядя на березу, гнущуюся от ветра, задумчиво проговорил:

– Ишь ты, как батюшка твой, Федя, сказал! И ведь истину молвил, если вдуматься. Я бы так не смог. Ну, растет дерево и растет. Эка невидаль. Сколь их таких по Москве? А вокруг? Леса дремучие. А тут, видишь, Русь вся. Надо же!

– А дождь вроде потише стал, – сказал Федор.

– Хватит уже. Надоел.

Дмитрий потянулся, широко, как крылья могучей птицы, раскинул руки и заявил:

– А то, что Казань воевать пойдем, хорошо!

– Что же хорошего в войне, Митя? – удивленно спросил Федор. – Людей бьют, калечат!

– А по-твоему, лучше, когда вороги сторону твою разоряют, глумятся над верой, святынями, храмами, города и деревни дотла жгут? Изгаляются над тобой, будто и не человек ты, а скотина бессловесная? Даже она упирается, когда ее на убой ведут. Может, лучше смириться и терпеть? Пусть насилуют девок, детишек малых конями топчут, мужиков да баб нагайками секут до смерти, саблями рубят, вешают, в полон гонят, чтобы в рабстве гноить? Пусть, коли судьба такая выпала? Так, Федя? – Глаза Дмитрия зло сощурились, ноздри с шумом выдыхали воздух, кулаки сжались так, что был слышен хруст.

– Нет! Разве я о том говорил?

– Это тебе знать. По мне, кто хочет, тот пусть мирится, терпит, а я не буду! Если войско на Казань пойдет, то и я с ним. Вместе с отцом. А там поглядим, кто кому юшку пустит. Я за наших, что в полоне томятся, буду эту нечисть поганую на куски рубить. Вот где разгуляюсь!.. А коли сам нарвусь на кривые сабли, то за Русь, за веру нашу и помереть не страшно. Такая смерть красна, светла и почетна.

Федор подошел к Дмитрию, обнял его и сказал:

– За то ты люб мне, Митька, что такой вот, настоящий, открытый, отчаянный. Душа твоя светлая, добрая. Слову своему ты всегда верен.

– Ладно лапаться-то, – смущенно проговорил Дмитрий. – Я не девица. А давай-ка, друг Федя, свежего медку попробуем?

– Так скоро за стол садиться.

– И то правда. Чего там у нас на дворе?

– Чего заторопился?

– До дому ехать надо.

Федор улыбнулся и спросил:

– Так уж и до дому?

– А куда же еще?

– Тебе виднее.

Дмитрий посмотрел на товарища.

– Погоди, Федька! Ты на что намеки делаешь?

– Думается мне, Митька, что на посад ты собрался.

– А коли и так, то что? Где хочу, там и езжу. Я человек вольный.

– Так-то оно так, только надо ли? Да и небезопасно одному ночью по Москве разъезжать. Слыхал, на прошлой неделе обоз из Углича у слободы разбойники разорили? Говорили, всех приезжих ножами порезали. Мальчонка один в живых остался. Под телегой спрятался.

– А еще я слыхал, что разбойников тех у дубравы поймали да на дубах вековых и повесили. Мальца же к себе в семью купец какой-то взял. На Москве, Федя, почитай, каждый день кого-нибудь режут. Мне из-за этого в хоромах скрыться? Дома сиднем сидеть? Не будет такого.

– А не боязно по городу ночью ездить? Только правду скажи.

– Страх, Федя, у каждого внутри сидит. Только один так и живет всю жизнь с ним, а другой изгоняет из себя этот страх. Тебе неведомо, что я в отрочестве очень уж боязливым был.

– Ты? – искренне удивился Федор.

– Я, Федя. Только гляди, тебе одному душу открываю, так что другим молчок.

– Слово!

– Матушка говорила, что собака меня напугала, когда я еще под стол пешком ходил. Я на лужайке возле дома игрался, а мимо стая голодная пробегала да ко мне ринулась. Помню, морды у псов страшные, черные, клыки здоровые, с них слюна до земли. Сердечко у меня забилось, я задрожал как осиновый лист, хотел кричать, да не мог, голосок пропал. Я закрыл глаза и ждал, что сейчас собаки начнут рвать меня до боли, до смерти. Благо Родион с крыльца увидел ту карусель, выбежал с оглоблей, разогнал стаю и меня в дом унес. Так я потом даже заикался, у знахарки лечился.

– Ты никогда не рассказывал об этом, – проговорил Федор.

– Потому как стыдно. Да и зачем тебе было знать о том?

– Сейчас же сказал!

– Теперь можно. Не страх меня, а я его сломал, из нутра выкинул. Вот многие говорят, отчаянный Митька, а не знают, что до семи годков я драться с соседской детворой не мог. Боялся.

– Ты, и боялся? – опять удивился Федор.

– Боялся! Выйду к ребятне, а мне кулаком в нос. Был там один конопатый, подлый малый, да ты его должен знать, сын князя Гурского. Перед парнями повзрослее заигрывал, а над мальцами измывался. Он меня и бил, а остальные смеялись. Я, как побьют, домой. Забивался в горнице под лавку и плакал. Это теперь из меня слезу обухом не вышибешь, а мальцом ревел. Не от боли, не от крови, а от обиды, Федя. Ответить хочу, а не могу.