Белый флаг над Кефаллинией - страница 4

Но ни в учебниках географии, ни в справочнике для туристов, выпущенном в 1940 году, упоминания о последней оккупации острова быть не могло.

30 апреля 1941 года средь бела дня над Кефаллинией появились тяжелые транспортные самолеты «Марсупиали». Их эскортировали бомбардировщики и целый рой крохотных истребителей, которые носились вокруг, словно сторожевые псы возле стада овец. Итальянские парашютисты спустились на своих плавно покачивавшихся в воздухе огромных зонтах на землю Кефаллинии и, опасливо оглядываясь по сторонам, боясь наткнуться на противника, пригнувшись, побежали вдоль виноградников. Женщины, крестьяне с порога своих домов наблюдали за ними.

Ни книжонка в красной обложке, ни школьные учебники поведать об этом, разумеется, не могли — мне пришлось прибегнуть к другим источникам, — как не могли они дать полные сведения о бесчисленном множестве солдат, погребенных в лесах Кефаллинии.

«Кто-нибудь должен сейчас довести до наших дней этот список погибших», — думал я, вглядываясь в темную громаду острова, вырисовывавшегося за полосой первого осеннего тумана.

— Кефаллиния! — произнес капитан, выбросив вперед руку. Сквозь дымку октябрьского тумана медленно проступала Кефаллиния, возникая из моря и из памяти, обретая все более четкие очертания.

Перед моим отцом она предстала, конечно, не такой, но все-таки именно по этому морю плыл он на своем транспортном судне, охраняемом со всех сторон военными кораблями. Возможно, в тот день сверкало солнце, море сияло голубизной и Кефаллиния, Итака и Занте устремляли свои скалы в ослепительную синеву неба. Ни отца, ни его солдат-артиллеристов не тревожило предчувствие смерти: ведь война с Грецией кончилась, Италия победила. Вероятнее всего, подъезжая к этой покоренной земле, он испытывал опьянение победой, такое же, какое до него испытали военачальники Фив и всех других армий, вступавших на остров.

Я стоял и думал: «Обязательно надо, чтобы кто-нибудь добавил к списку военачальников, погибших здесь на протяжении многих веков, и его имя, имя капитана Альдо Пульизи».

Ночь подкралась незаметно, наступила почти внезапно: закат не возвестил о ее приходе. Остров надвигался на нас темной стеной, тьму рассеивали лишь мерцавшие впереди огни порта Сами. Зажглись огни и на пароходе. Паломницы и попы, сгрудившись у борта, молча и даже с каким-то страхом разглядывали остров. Из леса — теперь до него было рукой подать — потянуло прохладой, запахом влажной листвы и земли.

Но коль уж суждено ему было попасть на Кефаллинию, то уделом его могла быть только смерть. Не столько согласно евангельскому изречению «поднявший меч от меча и погибнет», сколько по другой причине: их, поколение итальянцев, выросшее при фашизме, со дня рождения ждала солдатская форма, значит, в ней должны были они и умереть.

Именно так и говорил он, бывало, Катерине Париотис в минуты грустных раздумий. Но до Катерины не доходил скрытый смысл его слов; она улыбалась печальной улыбкой гречанок, томящихся в неволе, смотрела на него своими добрыми глазами, напоминавшими ему глаза жены, — такие же темные и лучистые, с золотистой искоркой в зрачках.

Короче, судьба его должна была решиться там. Может быть, не на самом острове Кефаллинии, не в лазурном Ионическом море или в горах Черного Эпира, но где-то там, на клочке греческой земли должна была оборваться жизнь Альдо Пульизи, одетого в мундир капитана итальянской армии, последний в его жизни мундир.

И хоть он износил их немало, этих военных мундиров, он еще тогда, после Корицы, понял, что не создан для войны. Позднее, по окончании греческой кампании, ему стало ясно и другое: что он по натуре не завоеватель. Он вступал во главе своей автоколонны в покоренные города и деревни и вместо того, чтобы смотреть на них, как на добычу, испытывал такое чувство, будто возвращался к себе — в далекий-далекий дом, в реальное существование которого не верилось, но чье таинственное присутствие он ощущал где-то у себя за плечами.

От Милана до Кефаллинии долгий путь: пришлось плыть по морю, шагать по горам, по долинам, вдоль устьев рек, и все это для того, чтобы в один прекрасный день очутиться здесь, в этой маленькой кухоньке с побеленными стенами, за потемневшим от времени столом. Перед глазами — погасшая плита, за спиной — застеклённый буфет, а между рюмками и чашками праздничного сервиза — семейные фотографии.