Белый морок. Голубой берег - страница 21
Тот с готовностью выдернул ногу из стремени, но спросил:
— А зачем?
— Хочу как можно быстрее объехать пункты сбора.
— Один?
— Да лучше бы с проводником. Вообще ты прав: зачем гонять отряд, если я могу значительно быстрее объехать сборные пункты?
Сердито заскрипело седло под Одарчуком, угрожающе звякнули стремена.
— Спасибо, комиссар, очень правильно ты меня понял. Только зачем тебе моя кляча? Бери уж лучше эсэсовский автомобиль, что у Мокрины в укрытии отдыхает, и гони куда знаешь: глядишь, до полудня все сборные пункты и облетишь.
Артему понравилась эта идея. Автомашиной и впрямь можно объехать до полудня все сборные пункты. Но только как проскочить через полицейские заслоны на дорогах?
— Так что — повернем назад, к Мокрине?
— Я не возражаю. Шофера бы только хорошего.
— Брось смешить! — возмутился Одарчук. — Где это видано, чтобы комиссар оставлял свой отряд и пускался бог знает в какие концы? Если уж все так сложилось, будем расхлебывать эту кашу вместе. Вот так-то! — Он изо всех сил стеганул своего гнедого и провалился в темноту.
Прибавив ходу, Артем догнал телеги. Молча прыгнул на свою подводу, умостился между Варивоном и Ксендзом. Единственным его желанием было, чтобы ему не задавали никаких вопросов. Они, видно, почувствовали настроение комиссара и не стали докучать расспросами. Слегка покачивались на ухабах и молчали. Он тоже покачивался и молчал, думая о близкой встрече с Пушкарем, о дороге на Макаровщину, где гонца от Петровича ждали группы Ляшенко и Мажары…
А где-то за горизонтом уже занимался рассвет и стал воровато прокрадываться лесными тропками и просеками. И еще крепче стиснула дремота в своих объятиях все живое. Недвижно застыли всегда дрожащие листья на осинах, вытянулись, замерли травы на полянах, крепкий сон сморил партизан на возах. И, как ни гнал его Артем от себя, сон подбирался то таинственным шепотом, то, чуть уловимой, песней. И уже слышалось ему издавна знакомое:
Вскоре из сизых сумерек показалась женская фигура. Артем сразу узнал мать. Она привиделась такой, какой запомнилась еще с той далекой поры, когда погожими летними вечерами выносила его, маленького, в сад, укладывала спать под яблоней на сене, а сама устраивалась рядом и все смотрела, смотрела на звезды со скорбной улыбкой. Артем тогда не понимал, что интересного находит мама в тесном пустыре неба, усыпанном мерцающими светлячками. Только значительно позже, когда в его сердце пробудилось нежное чувство к отчаянной Насте-трактористке, ожило для него ночное небо и он постиг, почему так жгуче вглядывалась мать в Чумацкий шлях, почему так рано увяла ее красота. И все чаще стал тогда являться ему в снах погибший под Танненбергом отец, которого он знал только по рассказам. «Ох, тату, тату!» — вздыхает Артем. И вдруг почувствовал, как мать взяла его за руку и повела меж высокой ржи к маячащему на горизонте кургану; ему и сладостно, и немного тревожно шагать за нею босыми ногами по разогретой солнцем степной дороге…
— Тпруу! Приехали! — резкий окрик внезапно раскрошил вдребезги и рожь, и курганы.
Артем всполошенно разжал веки. Дождя как не было. Над головой ясное небо. Раннее солнце продирается сквозь отяжелевшую листву, шаловливо пронизывает тонкими лучиками плотный туман в неглубоких ложбинках. Вокруг, позевывая, разминаются после продолжительного сидения на возах партизаны.
— Вставай, комиссар, лес кончился, — подъехал усыпанный солнечными блестками Одарчук.
Артем слез с телеги и в сопровождении Митька и Ефрема пошел туда, где за стволами деревьев небо опускалось до самой земли.
Сразу же за опушкой расстилались тощие, побитые песчаными плешинами поля; далеко-далеко за ними, справа, виднелся поселок, над которым возвышалась высокая труба сахарного или кирпичного завода.
— Знакомые места, кат бы их побрал, — весело сверкнул глазами Одарчук.
— До войны тут бывал?
— Позапрошлой ночью! Мы здесь так погостили…
— А где же Таборище? — спросил Артем Митька.
— По-моему, вон там, — показал паренек в ту сторону, где за песчаными полями, у самого леса, виднелось несколько хатенок.