Белый Шанхай - страница 15

Уже из принципа Ада решила, что добьется своего. Однажды, когда он спал, она легла рядом с ним и, немея от собственной дерзости и распутства, положила руку ему на бедро.

Клим мгновенно проснулся и спихнул Аду на пол.

– Вы что, сдурели?! – завопила она, потирая ушибленный локоть.

Сев на постели, он скрестил руки на груди.

– Ада, прекрати! Ты же возненавидишь меня…

– Я и так вас ненавижу! – перебила Ада и заплакала. – Вы меня не любите!

– Дурочка, тебе ещё замуж выходить!

Самое обидное: в «Гаване» все считали Клима её любовником, и такси-гёрл то и дело поддразнивали Аду из-за этого. Как-то раз они заперли гримерку на ключ и прямо при ней начали обсуждать, кто как предохраняется от беременности – специально чтобы научить её уму-разуму.

– Ни один мужчина презервативов не любит, потому что резинки грубые и всё время рвутся, – говорила белокурая Аннетта. – Твой Клим сто причин придумает, лишь бы ничего не использовать.

Другие такси-гёрл согласно кивали:

– Женщина всецело зависит от своего любовника. Ему-то что? Отряхнулся и побежал, а тебе аборт делать. Лучший способ – это сразу после этого дела подмываться уксусной водой.

– Нет, девочки, лучше американской кока-колой. Только надо потрясти бутылку, чтобы было побольше пены…

Ада закрыла уши ладонями, но ирландка Розалин силой заставила её опустить руки.

– Я тебе про самое верное средство расскажу, – шепнула она Аде. – Берешь квадрат из тонкого полотна два на два дюйма, натираешь его свиным салом и закрываешь шейку матки.

Если бы Ада знала, где эта шейка находится! Дома она попыталась её обнаружить и даже разглядывала себя в осколок зеркала, но так ничего и не нашла.

Утром после работы Ада забиралась на верхние нары и перед тем, как уснуть, долго лежала в обнимку с подушкой и наблюдала за Климом.

Он раздевался до пояса, и она с жгучим любопытством смотрела, как он отжимается от пола или подтягивается на деревянной палке, вставленной между косяками. На его широкоплечей спине перекатывались тугие мышцы; подтяжки были спущены, и край штанов сдвигался так низко, что Ада замирала от сладкого ужаса: вдруг ей откроется что-то совсем непотребное?

Каждый день Клим куда-то уходил и добывал гроши себе на еду – кажется, какой-то поденной работой, о которой он никому не рассказывал. За комнату все так же платила Ада. Может, поэтому он не расценивал её как свою девушку?

Ада отправила письмо в Техас и со дня на день ждала ответа.

– Тетя Клэр подтвердит, что я американка по отцу, – говорила она Климу. – Скоро мне вышлют денег на дорогу, а вы так и останетесь сидеть в Шанхае один-одинешенек.

Ада чувствовала себя золотом под ногами слепого.

Как только потеплело, русские иммигранты стали выходить на трудовой рынок в китайском городе. Сгребали сено, оставшееся после кормления буйволов и лошадей, и устраивались на нем в ожидании нанимателей. Цену за поденный труд писали мелом на подошвах ботинок: те, кто послабее, просили двадцать пять центов, молодые и сильные замахивались аж на доллар. Китайские подрядчики ходили между вытянутых ног и после нещадной торговли уводили с собой рабочую силу.

Трагическое и величественное зрелище: сотни людей продавали себя в рабство, на самую тяжёлую каторгу, и были счастливы, когда на них находился покупатель. Они и рады были бы найти что-то получше или получить новую специальность, но на учебу нужны силы и время. А когда ты вкалываешь с утра до вечера, про книжки можно забыть. Да и откуда их взять? Они денег стоят. Впрочем, большинство иммигрантов всё равно не могло их прочесть: в Шанхае не продавались учебники на русском языке.

Клима взяли на кожевенный завод – так назывались несколько сараев, стоящих среди гор мусора и склизких отходов. Земля вокруг была выжжена химикатами; от бассейнов, где вымачивались свиные кожи, поднимались зловещие испарения, а запах гнилья стоял такой, что мутилось в голове.

Хозяин велел Климу и другим поденщикам вытаскивать шкуры и соскабливать с них полуразложившуюся шерсть. Невозможно было поверить, что из белесой сопливой дряни, к которой и прикоснуться-то страшно, однажды выйдет дамская сумка или изящный башмачок.