Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры - страница 17

стр.

3 августа 1825 г. Мэррей, Паулес (линия связи с Сити и южноамериканским бизнесом) и Дизраэли подписали соглашение об издании ежедневной утренней газеты. Мэррей выступал в роли издателя и вносил половину суммы, необходимой для реализации проекта. Паулес вносил четверть. Дизраэли вносил остающуюся четверть и должен был организовать дело. Так и неясно, на что рассчитывали такие опытные люди, как Мэррей и Паулес, получая подпись Дизраэли, гарантирующую его крупный взнос в задуманное предприятие, ведь они прекрасно знали его финансовую несостоятельность, то, что на нем висел крупный долг из-за неудачных биржевых спекуляций.

Мэррей планировал, что первый номер газеты выйдет уже 1 ноября. Требовалось решить массу технических и организационных вопросов: подбор корреспондентского корпуса, штата работников редакции, полиграфическое обеспечение, снабжение бумагой и т. д. и т. п. Всем этим энергично занялся Дизраэли. Очень важным был вопрос, кто возглавит газету в качестве главного редактора. Имя редактора — это знамя издания, от этого имени зависит влияние газеты и в конечном счете успех всего замысла. Мэррей счел, что подходящей фигурой на этот пост является шотландский деятель Дж. Г. Локарт, зять маститого писателя Вальтера Скотта. Есть основания полагать, что идея относительно Локарта исходила от самого Каннинга. Мэррей поддерживал с ним связи и даже будто бы представлял ему Дизраэли.

Вопрос о привлечении Локарта был далеко не простым; для этого приходилось посвящать в суть замысла Вальтера Скотта, и, следовательно, решить его удовлетворительно путем переписки не представлялось возможным. Мэррей поручает это щекотливое дело Бенджамину, рассчитывая на его контактность и дар убеждения.

В те времена еще не было железнодорожного сообщения между Лондоном и Эдинбургом. Дизраэли отправился в путь в почтовой карете и должен был останавливаться на ночь в Стамфорде, Йорке и Ньюкасле. В кармане у него было два рекомендательных письма. В одном Мэррей просил Локарта принять Бенджамина «как моего самого близкого и доверенного молодого друга» и отнестись к тому, что он сообщит, так, как «если бы это сказал я вам лично». Второе письмо было от адвоката Райта, содержавшее официальное предложение Мэррея Локарту «принять пост управляющего новой газетой». Неясно, насколько это было обоснованно, но письмо адвоката создавало впечатление, что Каннинг хотел бы, чтобы Локарт редактировал новую газету.

Локарт жил не в Эдинбурге, а в загородном доме Чифсвуд, куда Дизраэли и переслал свои рекомендательные письма. Когда же состоялась встреча, то поначалу Локарт не мог скрыть крайнего удивления, увидев молодого человека, и, чтобы снять неловкость, объяснил, что он ожидал встретить отца — Исаака Дизраэли. Недоразумение было быстро ликвидировано, Локарт пригласил Бенджамина погостить у него. В Чифсвуде Дизраэли провел две недели, хозяин познакомил его с Вальтером Скоттом, и они втроем обсуждали предложение, привезенное из Лондона.

Дизраэли был всего лишь представителем Мэррея, и его полномочия были ограничены определенными, хотя и не фиксированными твердо рамками. Однако он истолковал их весьма широко и, не задумываясь, на свой страх и риск делал своим партнерам предложения и строил планы, которые были просто фантастическими. Об этом свидетельствует его переписка с Мэрреем, которого он, естественно, должен был держать в курсе дела. Сегодня интересно читать эти письма — они не только рисуют Бенджамина Дизраэли, каким он был накануне своего совершеннолетия, но и дают представление о том, как полтора века назад делались газеты в Англии.

Дизраэли прибыл в Шотландию во второй половине сентября 1825 г. и отправил своему патрону несколько писем. Поехал он по совершенно конкретному и важному делу, и естественно было бы предположить, что его донесения будут носить сугубо деловой характер, тем более что они адресовались старшему партнеру как по возрасту, так и по роли в затеянном мероприятии. Но поэтическая натура Бенджамина, склонного к созерцательству и фантастическим построениям — биографы довольно единодушно определяют это как очень сильное воображение, — в полной мере проявилась в письмах в Лондон.