Берегите лес от пожара [СИ] - страница 17
Роман Андреевич нелепо крутил шеей в тесном вороте формы, озираясь. Опять было холодно. Капли мороси падали на шинель, застревали в ворсе. Небо тяжело повисло на верхушках деревьев. Еще миг — и, проколотое ими, сдуется и рухнет, придавив собой землю. Но, кроме капитана, этого, казалось, было некому замечать. Группа ответственных товарищей (тех самых, что и на закрытом заседании мэрии) стояла у насыпи. Переминаясь в раскисшей грязи, кто с любопытством, кто со скукой поглядывая в сторону леса. Дирижабль из столицы не явился — якобы, по случаю нелетной погоды, хотя все отлично понимали, что Сим Симычу просто не хотелось доводить здешние неприятности до слуха большого начальства. А победителей не судят. Точка.
Кольчатый червь бронепоезда растянулся на рельсах, выдувая гудки и время от времени заволакиваясь белым паром. На платформах расчехляли орудия. Суетились расчеты, масляно блестели стволы. Двери теплушек отодвинули. Выгружалось оцепление. Закамуфлированные парни в кевларовых бронежилетах, затемненных шлемах, с прямоугольными пластиковыми щитами — небрежно, даже изящно спрыгивали, съезжали по насыпи, увлекая щебенку шнуроваными кожаными ботинками на толстой подошве. Твердо становились на земле, плотно смыкая строй. По громкой связи звучали команды, и спугнутые ими вороны метались над людьми, оглушая карканьем. Голивуду раздолье — кино снимать. Кстати, и корреспонденты явились…
— Алена Хиросима, «Интерфакс». Пару слов для нашего издания. Как вы оцениваете…
Была журналистка едва ли не плотнее мэра, рыжие волосы, серые глаза; в треугольном вырезе меховой куртки лоскуток черного платья, за который Сим Симыч тут же полез взглядом, и было на что посмотреть… Ах, налетели падальщики! Местных, своих, прижать можно, а эту не пошлешь, как и двух матерых мужиков с «CNN», расчехлявших камеры.
— Подойдите к моему пресс-секретарю, — Сим Симыч обаятельно улыбнулся, — он вам передаст флеш-чип. Там все. А подробнее обсудим завтра, о времени с ним же… Все, все, без комментариев!
Он заслонился рукой в кожаной перчатке от лилового глаза объектива.
На какое-то время случилось затишье — как перед грозой. Все, что нужно, сделано, места заняты согласно боевому расписанию. И в наступившей тишине только вороны орут да шипит, вырываясь из паровозных клапанов, пар.
Ответственные товарищи переглянулись. Сим Симыч потянул ко рту усилитель:
— Мы в последний раз предлагаем вам выйти и сдаться властям! Вас будут судить по закону!..
Лес молчал.
Мэр махнул рукой полковнику Лагутенко. Тот буднично произнес в мобильник: «Огонь».
С противным свистом — как у фейерверка — зажигательный снаряд пронесся над головами и разбился о стволы. Лениво облизало мшистые серые подножия пламя. Занялись почти одновременно — сосновые лапы… скамейка… Лопнула ржавая проволока. Горящие буквы «Берегите лес от пожара» посыпались на песок.
Бессмертники
Лика шла, раздвигая траву, и ноги путались в осоте и бурьяне. Иногда Лика спотыкалась в их цепких объятиях, но на этом заброшенном кладбище не было тропинок, лишь торчали среди одуревшей зелени гнилые кресты и обелиски да высилась поросшая мхом капелла с разбитой крышей. Купол с крестом валялись в повое вместе с кусками алого на сколах кирпича. Обитые проржавевшими полосами двери тонули среди жесткой изгороди дрока и боярышника, выпячивали из глупой львиной морды кольцо.
Над кладбищем непролазной чащей цвели жасмин и шиповник, боярышник и запоздалая сирень. Сладкими ароматами пьянили голову, звенели пчелиным звоном. Старые тополя разрослись, и кладбище больше походило на лес. Лика шла, ничего не помня и все узнавая вокруг, и удивлялась только, почему над зелеными шапками деревьев не качается багряный серп с влажной звездой внутри. Пусть и при солнце…
Среди зарослей было влажно, и женщина неуверенно поводила плечами, чувствуя, как боль зарождается в костях и расплывается по телу. Наконец ноги подломились, и Лика упала в жесткую траву лицом. Молилась и плакала, не замечая, что следом за нею пришли и остановились у ствола ясеня двое в пятнистой форме с шевроном-серпом на рукавах. Оружие болталось в кобурах, а на сытых лицах застыла насмешка.