Берендеево царство - страница 56

Когда под утро по коридорам проводят «слона» и я слышу, как надо мной позванивают остатки стекляшек, мне вспоминается ржавый крюк и бронзовая блямба, и тогда я невольно сжимаюсь под серым одеялом. Пронесло на этот раз.

Роскошный «люкс» отведен под нашу выездную редакцию и под жилье ее сотрудников. Сотрудников всего двое: редактор Потапенко, которого мы зовем просто Потап, и я.

Роскошь, даже такая потрескавшаяся, закопченная, подавляет. Разглядывая розовые ягодицы резвящихся над альковом младенцев, Потап сказал:

— У живущих в таком номере хочется спросить, чем они занимались до семнадцатого года.

Но в первую же ночь он изменил свою формулировку. Мы с ним вдвоем завалились в кровать, рассчитанную по крайней мере на четверых, но через час примерно мы уже сидели на почтительном расстоянии от нее, и, сняв рубашку, Потап судорожно почесывался и с недоумением спрашивал:

— У живущих в таком номере хочется спросить, как вы тут, черти, дожили до семнадцатого года?

Больше он в номере не ночевал, а я приспособился спать на столе.

Начинался новый день, кто-то громко, по-свойски постучал в дверь — новый день не может обойтись без меня. Я сорвался со стола, отработанным движением скатал в один тугой валик матрац вместе с одеялом, простынями, подушкой и очень ловко метнул этот тяжелый снаряд в дальний угол кровати.

А в дверь все стучат, и я догадываюсь, кто.

— Подожди! Да сейчас же!..

Слышится женский смех и звонкий возмущенный голос:

— Ой, да он все еще спит!

Так я и знал — Зинка Калмыкова, наборщица нашей походной типографии.

А она все стучит, смеется и возмущается до тех пор, пока я не оделся и не открыл дверь.

Рыжая, возмущенная и в то же время хохочущая Зинка врывается в номер, размахивая длинной бумажной полосой. Я успеваю заметить, что это моя статья, которую вчера отправил в типографию.

— Спит, как молодожен!..

У Зинки розовое с легкой позолотой веснушек лицо и совершенно золотые волосы, а глаза желтые, как у козы. Она безответно влюблена в печатника Сашку Капаева. Он, балда, не замечает, какая она красивая, и утверждает, что она рыжая и конопатая, хотя у самого веснушек в сто раз больше, и не золотых, как у Зинки, а каких-то зеленоватых.

И в то же время Сашка побаивается Зинкиного дикого характера. Это верно, с ней лучше не связываться.

Второй наборщик Андрей Авдеич посмеивается: «Дураки вы, ребята, девка замуж хочет». Он посмеивается, а сам косится на Зинку: от нее всего жди.

И я тоже всего жду от нее.

— Понапишут так, что сами не поймут! Вот, какое это слово?

И тут же громко хохочет, под синим рабочим халатом вздрагивают ее полные плечи. Она близко подходит ко мне и пальцем, почерневшим от типографской краски, тычет в бумажную полоску:

— Вот это? Что?

— Форпост. Обыкновенное слово.

— Эфиопское какое-то слово. А что это такое?

— «Мы строим в степи форпост социализма», — читаю я. — Строим, понимаешь?

— Да чего строим-то?

— Ну, вроде крепость.

— А… — Она задумалась. — Написали бы прямо: строим совхоз — и всем понятно. А то, кто прочитает, подумает — крепость! — Она звонко захохотала и сильно толкнула меня плечом. — Кровать у тебя какая… Настоящий форпост.

«Форпост социализма» придумал я и очень этим гордился. И По-тапу понравилось. Он сказал: «Сильно! Давай это в „шапку“ вынесем». Поэтому Зинкин смех меня не очень-то и обидел.

— Ну, хватит, — сказал я. — Катись.

Она упала на кровать, пружины звякнули под ее большим телом и слегка его подбросили.

— Ох ты! Мягко живешь!

Отвернувшись от нее, я ответил:

— Я на ней не сплю.

— Почему? — Зинка перестала смеяться и вздохнула: — Скрипу боишься?

Снова засмеялась. Я мрачно ответил:

— Клопов боюсь.

— Буржуйская кровать, для пузатых. Вот таких! — Она руками показала, какие бывают пузатые буржуи, и для большего впечатления надула щеки.

И мы оба стали смеяться, и не оттого, что мне вдруг сделалось очень весело, а просто с Зинкой иначе нельзя, она кого хочешь рассмешит. А потом я подошел и толкнул ее. Не знаю, зачем я это сделал, а она послушно и мягко опрокинулась на спину.

Она лежала, а я стоял и смотрел на ее откровенно раскинутые руки с большими, рабочими ладонями и черными от типографской краски пальцами, на ее полную белую шею и подбородок, которые казались сейчас особенно какими-то нежными и беззащитными.