Берендеево царство - страница 65
И началась первая практическая езда.
Из просторной степи летел сухой, обжигающий ветер, пропитанный полынными запахами. Иногда он забрасывал серые шары перекати-поля. Подпрыгивая, они, неправдоподобные, как привидения, бесшумно проносились через площадь, перелетали над железнодорожными путями и пропадали в степи.
Громыхая и рыча, тракторы бродили по площади.
Над стальной голубоватой коробкой элеватора взметывались ошалевшие вороны и, возмущенные, снова падали вниз.
Из окраинных разноцветных домиков выглядывали жители, тоже слегка ошалевшие, но молчаливые. Некоторые подходили поближе. Наверно, там у них в окнах дребезжали раскаленные солнцем стекла.
Ольга Дедова спросила у меня:
— Все боятся или только одна я?
— По-моему, это не страх.
— А что же это? Как-то вот тут замирает, даже дышать тяжело.
Она прижала обе ладони к тому месту, где у нее замирало. На ней была выгоревшая голубая футболка с черным воротничком, с ботиночным шнурочком на месте застежки. Замирало как раз под самым шнурочком.
— И сама не знаю, что со мной. Вроде ничего и нет страшного, а боюсь. Наверное, от непривычки. Когда первый раз выступала на собрании, тоже — ох и боялась. До беспамятства даже.
Мне известен этот факт ее жизни, потому что недавно в комсомольской газете был напечатан мой очерк «Первая трактористка». «Ой, до чего ж я получилась красивая!» — сказала она и весь день ходила с пылающим лицом и заплаканными глазами. Ей было десять лет, когда банда здешнего помещика генерала Бас-Дубова запорола ее отца. А мать давно умерла. Мачеха ее любила — в этом все ее счастье. Хоть в нищете, но выросла она дома и даже сумела окончить четыре класса сельской школы. А с тринадцати лет пошла девчонка по людям. И нянькой была, и батрачкой.
Пританцовывая от нетерпения, Ольга глаз не отрывала от трактора, который приближался к ней.
— Ух, я его, черта, сейчас… — сказала она с ненавистью и восторгом.
А трактор все приближался, и по лихорадочно изломанной линии его следа можно было догадаться о самочувствии водителя.
Трактор остановился. Митька Карагай спрыгнул на землю. Самочувствие у него оказалось восторженное. Размазывая по щекам пыль и пот, он выкатывал сверкающие желтоватые белки глаз и орал:
— Как я его, подлюгу! Он туда, он сюда, не-ет, черт! Я тебя научу по стрелке ходить!
Он подскочил к машине и шлепнул ладонью по горячему железу капота, как если бы тут стоял диковатый, необученный конь — угрожающе и вместе с тем ласково. Казачонок, в отцовых сапогах, сто раз латанных, в домотканых полосатых брючонках, в гимнастерке, заношенной, пропыленной и заскорузлой от пота.
— Я тебя научу, — ласково угрожал он новенькой, щеголеватой заморской машине. — Тварь! Ты — сатана, а я еще круче сатана…
Ольга уже пристраивалась на кожаном сиденье. Она была взволнована. Я это сразу увидел по тому, как беспомощно дрожали и улыбались ее яркие губы и как прикрыла она глаза, чтобы скрыть свою растерянность. И если бы не грохот машины, я бы услыхал, как она прошептала:
— Ну, миленький, ну помоги…
Мне показалось, что она именно это и сказала. Сказала так она вполне бессознательно, только оттого, что очень растерялась и чтобы обольстить бесчувственную машину. Нечаянная девичья уловка.
Но это все продолжалось недолго, секунду-две, и она сообразила, что ничто ей не поможет. Надо самой. Вот уж бежит к ней механик, катится, как ветром подхваченный. Ольга положила руки на рычаги управления. Они часто и сильно забились в ладонях. Ольга сжала пальцы крепче. Рычаги сразу притихли, покорились, по рукам пошел ритмичный, могучий ток от самого машинного сердца.
Я увидел, как сразу изменилось ее лицо, напряглись и потускнели яркие губы, будто солнце вдруг закрылось белым облаком и набежала короткая тень. Трактор пошел, покачиваясь. Ольга сидела неподвижно, широко, как скачущие в ночное мальчишки, расставив обнаженные локти.
Перед обедом я забежал к себе в номер умыться, стряхнуть пыль и вообще поостыть после жаркого дня. За столом сидел Потап и читал только что оттиснутую первую полосу. А у другого конца стола пристроился печатник Сашка и, глядя на лампочку, привязанную к полуразрушенной люстре, сосал карандаш.