Берестяная грамота - страница 6
Калачёв ухмыльнулся, не спеша ковырнул в тарелке вилкой, положил себе груздочков.
— С предприятием пока можно и повременить. Устоится новая власть, осмотримся малость… А сейчас вот их надо обшивать. — Максим Степанович показал на Зинаиду. — Да и на продажу, на обмен кое-что приготовить…
— Правильно понимаете обстановку, — вступил в разговор рыхлолицый. — Только, скажу вам, надо спешить помогать новой власти. Ох как спешить!
Готман, раскладывая на тарелки гостей картошку с салом, кивнул в сторону Максима Степановича:
— Степаныч первым в списочке, который я вам передал, стоит. У меня на него виды ой какие надёжные! Перестраивать полицию по-новому он первый поможет…
— Простите, — перебил чернявый, — а происхождением своим каковыми будете?
— Самое типичное моё происхождение — из раскулаченных…
Перед тем как войти в дом старосты, Калачёв сказал Зинаиде, чтобы она ничему не удивлялась: «Что бы ни происходило, твоё дело — помалкивать». Но то, чему она стала сейчас свидетельницей, её озадачило. Как это всё понять? Издевается Готман над Калачёвым или медленно припирает его к стене? Тогда зачем же Максим Степанович сам пришёл в западню? Нет, тут была какая-то игра, суть которой Зина пока ещё не могла разгадать.
— Ну что ж, — поднял стакан Калачёв, — давайте тогда за будущее. От каждого из нас зависит теперь, как дальше жить.
— Истинно сказано, истинно! — подхватил чернявый.
Закусили. Рыхлолицый — видно, он был старшим — сказал, что жаль, не успели они свидеться нынче с немецким комендантом. Но завтра с утра непременно всё с ним обсудят, все кандидатуры желающих служить в полиции.
Заговорили о непобедимости германских войск и о том, что Красной Армии больше не существует. То ли захмелел Калачёв, то ли подумал, что брянские гости слишком пьяны, но только Максим Степанович о силе фашистского воинства так сказал:
— Да кто ж победит такую армию, где даже лошадей сахарным песком кормят? Нарежут соломы, попудрят её сладким и кормят.
Вертлявый перестал жевать, уставился на Калачёва, а его начальник хохотнул:
— Шутник! Только смотрите, не очень-то распространяйтесь. Здесь-то мы все свои, а не ровен час…
В дверь постучали. Калачёв встал и сказал Зине:
— Вот, дождались мы с тобой. Тут господа об осторожности говорить изволят, а для нас с тобой страшнее всего, коли наша матушка сама собственной персоной сюда прибудет. Где ж машинка, Иван Фридрихович?
Готман вышел в сени, и тотчас на пороге показался Ревок:
— Оружие на стол! Руки!..
Чернявый метнул глаза на Калачёва и Зинку:
— Что за шутки, господа?
Калачёв стоял уже у дверей, надевая шапку:
— Господ среди нас, если хотите, только двое. Остальные — товарищи. Да и вы — какие вы господа? Так, жалкие лакеи фашистов…
ВОТ ПОЧЕМУ СУМАТОХА
Курт и Макс обычно вставали чуть свет. На спиртовке готовили себе кофе, разогревали булочки и банки мясных консервов.
Бесцеремонное хождение, громкие разговоры и особенно запах кофе заставляли Кольку просыпаться раньше обычного. Они с мамой давно переселились на кухню: Елена Викторовна спала на печи, а Коля на раскладушке, которую пододвигал к самой двери, чтобы постояльцы, чего доброго, к ним не зашли.
Особенно нагло вёл себя очкарик: пожарче натопи печь, натаскай воды, вычисти его сапоги до глянца, чтобы в них, как в зеркало, можно было смотреться…
Конечно, обидно выполнять приказания врагов. Но подержать в руках ранец, покрытый рыжей телячьей шкурой, пощупать погоны и пуговицы, полистать журналы с глянцевыми красочными картинками — что ни говори, любому интересно. Это ж первые чужеземцы, которых видит в своей жизни Колька!
Вот Макс Лихтенберг. Возвратится из штаба, разложит на столе фотографии и смотрит на свою жену и троих ребятишек. Снята вся семья возле собственного домика из белого камня с черепичной крышей. И заборчик как игрушка, и травка во дворике подстрижена.
Колька заглядывает из-за спины Макса. Нет, никогда не видал Колян таких ухоженных двориков и таких уютных домов.
Мама не одобряет Колиного интереса к Максу и его фотографиям. Курта же она презирает, не считает за человека: «Не студент он, а безмозглое чудовище!»