Бесконечная история - страница 39

— Никакого суда не было, — пробормотал он. Старая женщина, прикованная рядом с ним, не могла остановить слезы, чтобы ответить ему. Молодой человек, одетый скромно, как рабочий, повернулся взглянуть на него, его темные глаза были широко раскрыты.

— Мы осуждены заочно, — сказал он. — Преступления против революции. Эмиль Дюльсени. Я был репетитором…

— Детей виконта дю Мон, — Дарий закончил за него. Дюльсени удивленно моргнул.

— Да. Я знаю тебя, отец?

— Нет, — прошептал Дарий. Горло перехватило. — Я боюсь, мы не знакомы.

Все происходило именно так, как ему снилось — наводящая ужас дорога через весь город, тень гильотины приближается, рев толпы на Гревской площади.

«Бог должен за многое ответить», — послышался ему горький шепот Терезы, и он закрыл глаза. Не Бог.

Никоим образом не Бог.

Он держал глаза закрытыми, когда умер Эмиль Дюльсени; он уже видел это однажды. Когда толпа стала выкликать священника, и его длинная, длинная жизнь приблизилась к концу, он вздрогнул, хотя ожидал этого.

По крайней мере, он умрет при солнечном свете, не в темноте. Хоть в этом было утешение.

Он не вспоминал о Митосе, пока не споткнулся, и кто-то протянул ему руку; он посмотрел в измученное лицо своего друга и покачал головой.

— Я посадил ее на судно, — сказал Митос, — в Англию. Будь ты проклят за это, Дарий.

Дарий следил за выражением его лица, пока охранники не заставили его повернуться к гильотине.

Когда я иду через долину смертной тени

Отрезанная голова Эмиля Дюльсени смотрела на него снизу вверх из корзины, пока его привязывали к доске. Бедный мальчик.

Не убоюсь я зла.

Слезы преломляли картину перед его глазами, превращая день в великолепную игру света и цвета.

Дарий закрыл глаза и сказал:

— Бог да простит всех нас.

Он услышал щелчок рычага, когда палач отпустил лезвие.

Тишина.

В отдалении — вольная песня птицы.

Все должно быть уже окончено.

Толпа затихла, уставившись. Постепенно смущенный ропот пронесся сквозь нее, как буря из слов. Дарий открыл глаза.

Он с большим трудом поднял голову и увидел, что лезвие не упало. Веревка обмякла, но клинок висел там же, вопреки притяжению, вопреки здравому смыслу.

Его дыхание перешло в рыдание, он как будто почувствовал некую чудесную вспышку в своей душе.

Палач раздраженно крякнул и обратился за советом к человеку в строгой черно-белой одежде, с которой контрастировал лишь триколор кокарды — представителю революционного трибунала.

Они вдвоем взялись за раму гильотины и тряхнули ее.

Лезвие осталось на месте.

Палач дернул за веревку. Лезвие сдвинулось на долю дюйма, поймав солнечный блик — соскользнуло еще на дюйм и опять встало.

Толпа затихла. Дарий вслушался в тишину и глубоко в своем сердце услышал глас Божий.

— Отпусти его! — закричал кто-то. — Это чудо!

— Чудо!

— Да, отпусти его!

— Нет, убить его!

— Заткнись, ты шут, разве вы не видите Божьей воли! Отпусти кюре!

Это вырывалось из беспорядочного рева толпы. Та же толпа, что слаженно требовала его голову…

…Требовала освободить его.

Представитель трибунала отступил, когда гнилые фрукты обрушились на помост около него; он отошел к палачу и, хмурясь, коротко переговорил с ним.

И затем они освободили его. Он встал, едва в силах устоять на трясущихся ногах, и палач хлопнул его по плечу.

— Это была хорошая шутка, — рассмеялся он. — Без обид, отец.

Его колени подогнулись, но это не имело значения: толпа подалась вперед, подхватила его, подняла и вынесла в триумфе с площади. К тому времени, когда толпа потеряла к нему интерес, он чувствовал себя оживающим от шока; даже удержался на ногах, хотя под ними были скользкие булыжники.

Перед ним возникла женщина в черном плаще с капюшоном, с темными, широко раскрытыми от ужаса глазами. Он запоздало понял, что потеря ориентации, которую он испытывал, была знаком ее присутствия.

Рядом с Джиной де Валикур стоял ее муж, Роберт, его русые волосы были стянуты на затылке. Одинаковые выражения на лицах свидетельствовали, что они разрываются между благоговением и полнейшим, голым страхом.

— Дарий, — сказала Джина, и заключила его в теплые, лихорадочные объятия; с другой стороны его обнял Роберт. За плечом Джины Дарий увидел еще одно знакомое и любимое лицо. Митос. Старейший сдержанно поклонился в ответ на улыбку Дария и скрылся в толпе.