Бесполетная зона для Змея Горыныча - страница 2
Знал это кхонас, а все равно на поход не решился, отложил. О чем жалел теперь, но и отступать от данного слова не собирался. Сказал, что помощь будет, когда буря утихнет — значит, хочешь, не хочешь, а придется ждать. Ждать и трястись у очага, кутаясь в шубу.
Неужели он, Суларик, второй десяток зим железной рукой удерживавший свои земли, начал сдавать? Сожалеет, вместо того, чтобы действовать. Дрожит, сидя дома, когда должен сражаться.
Долго предаваться невеселым мыслям кхонасу не удалось. Как не получилось и надолго остаться одному. Вскоре, как убрался парнишка-прислужник, шкура в дверном проеме отодвинулась вновь. И на этот раз к Суларику пожаловала сама Горбатая Колдунья. Как всегда, проворная и юркая для своего телосложения и небольшого роста.
— Чую, беда идет, господин! — на ходу выпалила Горбатая. — Уходить надо…
— Еще только идет? Плохо чуешь! — кхонас зашелся грубым каркающим смехом.
Не старый еще человек, совсем недавно могучий, он теперь чувствовал себя развалиной — так Суларика подкосили эти несколько холодных ночей. Смех вышел под стать: совсем не подобающий грозному правителю, воину и хозяину.
— Очнись, колдунья! Оглянись! Мою твердыню, небось, уже снегом завалило! Холодина такая, как будто с Морглокхом поцеловался. А ты говоришь, беда еще только идет?
— Уходить надо, — продолжала вещать Горбатая Колдунья, слова кхонаса, как будто не услышав, — в горы, в пещеры. Там оно нас… там трудней всего достать будет.
— Да ты совсем рехнулась, Горбатая! — вскричал Суларик, но, закашлявшись, продолжил уже тише. — Бежать предлагаешь? Как зайцу лесному, охотниками загнанному? Вместо того чтоб сражаться? Никогда мои предки не бросали родной дом, в страхе улепетывая. И я их не опозорю! Какая бы ни была беда…
Да, стыдно было убегать, сдавая твердыню неведомому врагу. Но не меньший стыд кхонас чувствовал оттого, что — редкий случай — не сказал всей правды. Не признался, что наконец-то худо-бедно начал согреваться перед очагом. Разгорелся он на славу, зря Суларик парнишку бранил. Да и ветер притих вроде. Так что выходить на холод кхонасу не улыбалось.
— Такая беда, что ни мечом не пронзить, ни стрелой, — все пыталась увещевать правителя Горбатая Колдунья, — себя не жалеешь, господин, так хоть людей своих пожалей…
Закончить она не успела, как не успел и Суларик — ответить. Последние слова колдуньи потонули во внезапном грохоте. Стены твердыни кхонаса дрогнули, сверху посыпался мелкий мусор. Кто-то вскрикнул испуганно в одной из соседних комнат.
— Это еще что такое? — недовольно вопрошал кхонас, на эти мгновения вернувший себе твердость голоса.
А про себя надеялся, что это гром, какой бывает в грозу. Точнее — что Отец-Небо сжалился-таки над Матерью-Землей, унял свой гнев, воплотившийся в снежную бурю. И решил отметить примирение обоюдной страстью.
— Беда… — коротко и словно бы виновато произнесла Горбатая Колдунья.
Естественно, такой ответ Суларика удовлетворить не мог. Повторив свой вопрос еще громче, кхонас закашлялся. Но все равно никто не прибежал и даже не отозвался на его вопрошающий возглас.
Так, не дождавшись ответа, Суларик решил выяснить сам.
«В конце концов, какого Морглокха, — думал он со злостью, поднимаясь с топчана и запахивая шубу, — просто сидеть и ждать, можно и сгнить совсем, что пень трухлявый. Хозяин я здесь или не хозяин? А если хозяин, то первый должен знать, что и как!»
Отодвинув шкуру, Суларик вышел в узкий коридор. И пробираясь мимо таких же проемов, шкурами прикрытых; протискиваясь мимо подвернувшихся и почтительно сторонящихся прислужников (тоже, не иначе, всполошенных внезапным грохотом), двинулся к лестнице.
Шел кхонас как прежде твердо, решительно. В его жизни возникла цель, пускай и мелкая; пусть и не из тех, что надолго. Но все равно придала сил.
Лестница вела к люку в крыше. А следующая — на крытую смотровую площадку высившейся над крышей деревянной башни.
Отсюда удобно было обозревать окрестности. Благо, погода уже не мешала. Бушевавшая не менее трех ночей буря унялась. Небо было ясным, лазурным, а воздух казался буквально пропитанным холодом. Но то был не гнусный тяжелый холод нетопленного жилища — каменного мешка, а бодрящий мороз. Вполне терпимый благодаря медвежьей шубе, он лишь покусывал лицо кхонаса, побуждая его больше и расторопнее двигаться. Ну да Суларик и не собирался сидеть на месте.