Бессмертие - страница 10
— Может быть, как раз для того и работают, чтобы другие спокойно спали! — вырвалось у Салимы в ночной тиши.
— Да-а… А я жду.
Сколько уже лет это продолжалось! Они возвращались домой усталые, вздремнут часа три-четыре и снова — на ногах, спешат, побриться некогда. Масуджан грозится бороду отпустить. И она спешит — дать им хотя бы по пиалушке-другой горячего, покрепче заваренного чая…
— А может быть, дождь их задержал? — сказала Салима и протянула руку под капли.
Правда, во время их разговора пробарабанил по листьям, простучал по окаменевшим уличным тропам торопливый дождь, а сейчас перестал — так же быстро, как и начался, и ветер утих, ночь вдруг умиротворилась, не шумела больше без умолку шелестевшими до сих пор листьями, будто тоже уснула.
— Постелем, — предложила Назокат девушке, поднялась и направилась к широкой нише в стене веранды — там стопой лежали одеяла.
Салима спохватилась и принялась помогать ей.
— Я думаю, — сказала Назокат, взбивая подушки, — что девушке, которая выйдет за Масуджана, будет нелегко, как и мне.
Салима не ответила, но уже в тишине, когда казалось, что девушка спит, она облокотилась о подушку рядом с Назокат и промолвила:
— Девушку эту нужно откровенно предупредить, какая у него работа тяжелая, как он устает и мало бывает дома, как ей придется по ночам оставаться одной. Наверно… признаюсь вам, опаджан… не каждая девушка такую жизнь вынесет!
— Чтобы вынести, — полушепотом ответила Назокат, — нужно любить. И все.
— Да! — торжественно согласилась Салима. — За любовь можно приносить любые жертвы!
И прозвучало это так, что никакого труда не составляло догадаться: «Я эта девушка, я!» Все понимая и, кажется, радуясь этой новости, Назокат посоветовала девушке, как ребенку:
— Спите, милая, уже поздно…
Небо расчистилось, всплыла луна, осветившая двор и веранду, усталость охватила Назокат, но была она какой-то необычной, сладкой. Вспомнилось, как сама была молодой. Была… Это уже далеко. Годы проносятся, как летучие облака. Сначала кажется, что еле ползут, а потом — уже умчались, унеслись без возврата — в прошлое, которое все дальше, дальше… Но жизнь не останавливалась, она открывала новые обещания и сюрпризы. Глаза сомкнулись, подкатывался какой-то добрый, может быть, счастливый сон, и тут Назокат услышала, как повернулся ключ в калитке — раз, ее открыли с улицы, два — ее закрыли со двора. Звякнул велосипед. Значит, Масуд вернулся один. Когда возвращались домой вдвоем, то его любимый велосипед оставался там, в доме, где велась эта непрестанная служба. Любили с отцом пройтись по тихим улицам и улочкам, размяться, подышать, побеседовать…
Велосипед больше не звякал, как обычно; она беспокойно приподнялась и, вытянув шею, увидела, что Масуд идет на цыпочках через двор, а велосипед песет приподняв в руках. Тогда она притворилась спящей. Он прислонил велосипед к стене возле крыльца, вошел в комнату, быстро разделся и лег. А она улыбнулась, глянула на лицо Салимы, такое нежное и милое под луной, поправила ее бесчисленные косички, разметавшиеся вразброс по всей подушке, и опять прикрыла глаза…
На рассвете она уже вынесла из дома кастрюлю с подошедшим тестом, развела огонь в дворовой печке для выпечки хлеба — тандыре — и села делать лепешки. Промаргивая сонные глаза, вдруг подлетела Салима. Она соскочила с веранды прямо на траву, минуя ступени; ее обиженное лицо было смешным.
— Почему не разбудили меня?
— Рано.
— Я помогла бы!
— Вон, берись… — Назокат кивнула на керамическое блюдо, полное бараньих шкварок. — Побрызгай их водой и разомни. Махкам-ака любит свежие лепешки со шкварками.
— Он еще не пришел с работы?
— Нет. Сегодня что-то совсем задержался. Поругаю его!
— А Масуджан?
— Спит.
— А он со шкварками любит?
Мать не успела ответить, как с веранды спрыгнул Масуд и, размахивая своими большими руками, крикнул:
— Он тоже! — Теперь он разводил руки в разные стороны, сгоняя с себя остатки сна. — Разве вы не слышали, соседушка, что ягненок идет по следу овцы, а сын по следу отца?
— Между прочим, — сказала Назокат, — твой отец женился на соседской девушке.