Бессмертники — цветы вечности - страница 67
Теперь оружие к бою, маски на лица и — вперед!
В типографии их появление вызвало переполох. Пришлось повысить голос и объяснить, что они не бандиты и ничьих жизней им не нужно. Единственное, чего они займут у господина Соловьева, так это пудов десять типографского шрифта. Только и всего!
Собрав всех работников заведения в один угол и оставив стеречь их одного боевика, Петр повел остальных опоражнивать кассы. Через полчаса с погрузкой было закончено, и повозка отправилась по своему адресу. Отпустив группу нападения, Литвинцев вернулся в помещение, снял часового и, уходя, положил на порог нечто, что сразу же было принято всеми за бомбу.
— Вот и все, братишки, — сказал он на прощанье типографщикам. — Извините, что пришлось действовать таким вот макаром… но что поделаешь, если иначе не возьмешь? А шрифт нам очень нужен: люди вы грамотные, сами, небось, понимаете — для чего. Для доброго дела, одним словом, не во вред вам, таким же пролетариям, как и мы, совсем не во вред…
Указывая на «бомбу», виновато развел руками:
— И за эту штуку тоже извиняйте: приходится. Короче, выходить пока не советую. Вот через часик — будет в самый раз. А то — не дай бог… Прощайте.
Он вышел за порог, плотно прикрыл за собой дверь и прислушался: тихо. Ну, что ж, если так, то и ему пора восвояси. Пока здесь придут в себя, он будет уже далеко.
Чай у Александры Егоровны в этот вечер был особенно вкусен. Опорожнили один, самовар — поставили второй. Крепко поругали товарища, не сумевшего как следует поставить лошадь. Вспомнили, как смешно дрыгал ногами сторож, когда его заталкивали в мешок, который потом сами же едва не погрузили на сани, решив, что в нем тоже шрифт…
А в типографии все еще было тихо. Явившаяся к ночи полиция долго боялась войти в помещение, а когда все-таки вошла и осмотрела «бомбу», то ею оказалась простая консервная банка, начиненная… мерзлым конским пометом.
Предложение Давлета сходить в баню и хорошенько попариться пришлось Литвинцеву по душе.
— А что? Не вечно же у Шурки Калинина толочься, людям глаза мозолить. Вот только веничка, братишка, у нас с тобой нет. А париться без веника…
— Купим в бане, командир.
— Тогда нынче же и идем. Как смеркаться начнет, так и отчалим.
Баню выбрали на улице поглуше и потемнее. Спокойно дошли, купили у старичка-кассира билеты и веники, разделись и сразу — в парную.
День был будний, время позднее, поэтому народу в бане было мало, да и тот уже расходился.
Вскоре они остались одни. Мойся, парься, плещись — благодать! Так бы и плескались всю ночь, если бы не ворчливый банщик, пригрозивший закрыть воду или выключить свет.
Пришлось поторопиться. Не успели, однако, одеться — крик в вестибюле:
— Караул, грабят!..
Дальнейшее произошло почти мгновенно. Выхватив револьвер, Литвинцев метнулся к двери и закрыл собой выход. Давлет с револьвером в одной руке и с бомбой в другой появился следом.
— А ну, шайтан вам брат, клади все обратно! Клади шибко, не то всех бомбой сжигу!
В углу вестибюля, у кассы, столпилась группка ребят в черных полумасках. Обескураженные и ошеломленные, они настолько растерялись, что словно забыли о собственном оружии.
— Револьверчики — на пол, — напомнил о нем Петр. — И не вздумайте шалить: с нами такие номера не проходят. Ну!
Грабители покидали оружие и затравленно сбились в своем углу. Оглушенный старичок-кассир очнулся, со стоном поднялся и неожиданно ловко юркнул в свою будку. Банщика же вообще не было ни видно, ни слышно: то ли заперся в своей парной, то ли дал деру через запасной выход во двор.
«Только бы полицию не привел», — подумал Литвинцев и, подобрав брошенное оружие, стал разглядывать молодцов.
Их было трое. Высокие, тонкие. Совсем еще юнцы.
— Ну, что прикажете с вами делать? В полицию сдать, как подлых мелких грабителей, или, может, для начала поговорим?
— Мы не грабители, — выступил вперед самый рослый.
Голос его показался Литвинцеву знакомым. И сразу вспомнились осень, вагон третьего класса на подходе к Уфе, молодые налетчики в таких же черных полумасках, под дулом револьверов собирающие у трудового люда «пожертвования» для «сражающейся революции».