Бессмертный грех - страница 4

Кстати, к появлению Крыся Верка отнеслась спокойно, хотя и неодобрительно.

— Сильно хочется? — спросила она.

Лариса лживо пожала плечами. Еще не хватало признаваться Верке, что хочется сильно.

— Понимаю. — Верка усмехнулась. — Тяжело нести ежа, никакого терпежа. А что наш муж?

— А ничего. Работает как вол, устает как проклятый. Ему не до чего. А если бы даже он что-то и почувствовал, то по нему разве поймешь? Закрытый человек.

— Муж, ты как? — спросила его однажды Лариса, когда ее роман с Крысем вошел в фонтанирующую фазу и, как ей тогда казалось, не заметить произошедших в ней перемен было просто невозможно.

— Ты о чем? — Он с неохотой оторвался от своих вечных бумажек и расчетов. — Об ужине?

— Об ужине, об ужине.

— Или о любви? — Он посмотрел на нее внимательно, и у Ларисы все внутри оборвалось: понял, он все понял! — Извини, Лара, я сейчас слишком занят и устал как собака.

Вот те раз! Ларисе стало и смешно, и обидно одновременно. Разве можно быть настолько в себе уверенным? Хотя… почему бы и нет? Раньше ей это нравилось.

Вот Крысь совершенно в себе не уверен. И поэтому очень наблюдателен. Стоит ей чуть изменить интонацию, выражение лица, лишний раз отвести глаза — и он уже в панике: «Что?! Что случилось?! Я чувствую!»

А муж — он цельная личность, монолит, что-то вроде опоры моста.

Она почти никогда не называла его по имени (первые месяцы знакомства не в счет). Они поженились, и его имя отпало за ненадобностью. С тех пор Лариса звала его Муж, и это было больше, чем имя. Любое имя затрепано сотнями людей, а здесь у нее конкурентов не было. ТАК звала его только она. Имя Муж было чем-то вроде свидетельства на право собственности и звучало куда надежнее и убедительнее, чем всякие «зайчики» и «котики». Котиком можно быть кому угодно — от секретарши до родной матери, а вот мужем — только ему.

— А как ты его называешь в постели? — спросил однажды Крысь, целуя ее в шею. — Муж? Или все же как-то уменьшительно-ласкательно? Муженька, например…

— Никак, — честно призналась Лариса. — В постели мы не разговариваем.

— Совсем? — Крысь не поверил. — Сами сдерживаетесь или кляпами пользуетесь?

— Я — сдерживаюсь, а он просто не любит разговоров.

Что правда, то правда. Когда она во время первого их интимного свидания начала лепетать что-то глупое и счастливое, он приложил палец к ее губам и сказал строго: «А вот разговаривать не надо».

Почему? Почему не надо? Мы же не звери.

Потом Лариса придумала объяснение — муж очень сосредоточенный человек. Он весь погружается в процесс, неважно, будь то работа или любовь, и терпеть не может, когда его отвлекают.

Но объяснить не значит принять. Так что Крысь оказался как нельзя более кстати. Он добавил ей воздуху и свободы. Крысь весь состоит из полутонов, из штрихов, из маленьких деталек, и так интересно, так причудливо в них всматриваться.

Они познакомились на вечеринке в конторе мужа. Обычная тусовка, много шума, полупьяных мужиков и непонятных разговоров. Лариса чувствовала себя не в своей тарелке — чужой мир, чужие люди. Муж, как всегда, упоенно занимался делами, обсуждал с кем-то что-то очень важное, а она сидела в уголке и обреченно пила вино. Крыся Лариса заметила не сразу, сначала она почувствовала странный дискомфорт, как будто колет и мешает ярлычок от нового белья, и только потом увидела его. Он нагло и в то же время смущенно рассматривал Ларису. Она прибегла к испытанному еще в ранней юности способу — уставилась на него с неменьшим вниманием, но он не сдался, глаза не отвел, а после пяти минут игры в переглядки подошел и сел с ней рядом.

— И что же вас так во мне заинтересовало? — мрачно спросила Лариса.

— Все, — просто ответил Крысь. — Вы кто? У нас здесь таких не бывает.

— Каких — таких?

— Таких. — Крысь посмотрел на нее восхищенным взглядом оценщика ломбарда, которому простая московская бабушка принесла изделие великого ювелира. — Вы ведь не исчезнете? Не растворитесь в воздухе?

— В воздухе не растворюсь, — честно призналась Лариса, — а исчезну самым примитивным путем, то есть через дверь. Уже довольно скоро.

— Отлично! — Крысь широко улыбнулся. — Исчезнем вместе. Решено.