Бессмертный корабль - страница 4
Минаков дрожит от возбуждения.
— Белышев! Шура! — почти стонет он. — До каких пор терпеть? Что задумали господа?!
— А мы свое задумаем, — холодно отвечает Белышев.
Машинисты вплотную придвигаются к нему:
— Скажи, Шура, что делать?
Они ждут, готовые на все, не сводя взгляда с человека, признанного вожаком машинной команды, — друзья, товарищи, люди разных ремесел, но одного класса, пролетарии, которым нечего терять, кроме цепей.
Еще три года назад сошлись дороги и завязалась в прочный морской узел дружба токаря текстильной фабрики в Нерехте Белышева, уральского шахтера Неволина, одесского судоремонтника Минакова, слесаря Краснова из Вязников, питерских, московских, ивановских мастеровых — Лукичева, Бабина, Хаберева, Белова, Старинова и Фотеева, мобилизованных во флот перед войной. Они принесли с собой в кубрики, на дно трюмов машинного и котельного отделений ненависть к грабительской войне, затеянной капиталистами и помещиками, к полицейскому произволу и мордобою, узаконенным в царском флоте. И моряки ревниво оберегают своих вожаков от шпионов старшего офицера.
В списке политически неблагонадежных авроровцев не значатся два человека: среди строевых на верхней палубе плотницких дел мастер, коренастый тамбовец Тимофей Липатов, а внизу, в душных коробках машин и кочегарок, — потомственный токарь Александр Белышев.
— Костя, — обращается Белышев к трюмному машинисту Старинову, — сбегай за Ивановым. — Вынув из кармана свечу, он зажигает ее. — Айда в тоннель, товарищи! На виду толковать негоже. Ты, Алексей, — наказывает он Минакову, — присмотри за трапом. Чуть что — кликнешь.
Машинисты и Липатов гуськом ныряют в коридор гребного вала. Едва тоннель поглощает их, в машинное отделение вбегают запыхавшиеся Старинов и электрик Иванов.
Минаков машет на дверь тоннеля. Электрик, удивляясь, лезет туда вслед за Стариновым. Тоннель тесен. Потрескивая, чадит свеча. Тени пляшут на влажных стенках. Машинисты сидят на корточках у гребного вала.
— Протестовать на словах — попусту яриться, — убеждает Белышев. — Добром арестованных не отпустят. Что скажешь, Тимофей?
Липатов немногословен:
— За кубрики строевых ручаюсь. Кипят люди. Серов намедни опять человека избил в кровь. Сигнальщика Ведякина. Невтерпеж!
Белышев оборачивается к электрику:
— Помнишь, о чем была речь в механическом цеху? Не передумал? Берешься?
Иванов согласно кивает.
— Толковали мы вот о чем, — разъясняет Белышев другим: — на вечерней молитве, как пожалуют в церковную палубу командир с прочими, после слов: «...И благослови достояние твое» — первым делом перерезать провода и впотьмах разделаться с их благородиями. Подходяще?
Машинисты и Липатов одобряют.
— Пощады не давать ни самодуру Никольскому, ни живоглоту Ограновичу. Управимся с ними и освободим заводских.
— А потом?
— Полундра![8] — гулким шопотом предупреждает Минаков.
Задув свечу, Белышев наклоняется к Липатову:
— Передай Алонцеву, чтобы оповестил радистов. Предупреди Векшина: ему, как вестовому, удобно, пусть повидает Бахмурцева. К Марушкину в кочегарку я погодя сам спущусь.
— Передам, Шура.
Липатов бесшумно выбирается из тоннеля и едва успевает прошмыгнуть под трапом к запасному выходу.
— Воистину в преисподней обретаетесь! — раздается над головами машинистов.
— Шпик долгогривый! — с ненавистью бормочет Минаков.
Железный трап, сотрясаясь, звенит под нажимом каблуков.
— ... первым делом перерезать провода ...
В машинное отделение спускается корабельный священник Покровский — правая рука Ограновича по надзору за командой. Сложив щепотью пухлые пальцы, он размашисто крестит разобранные механизмы и подозрительно осматривает машинистов.
Моряки давно на местах. Каждый занят своим делом. Сверчками поют напильники в ловких руках, стучат молотки.
Ремонт в полном разгаре.
Душно в кубрике. Морозный воздух из вентилятора не освежает. Койки, растянутые под потолком, пусты. Машинисты сидят вокруг стола.
Печально бренчит гитара, заунывно поет машинист Брагин: