Бессмертный корабль - страница 5

— Так и с ними поступят, — уверяет Брагин.

Моряки отмалчиваются.

Тоскливым взором Минаков обводит кубрик, прислонившихся к стене возле двери Белышева и Лукичева, долго и надрывно ругается.

Песня угнетает.

Всхлипнув на все лады, умолкает гитара. Это Белышев вырвал ее из рук Брагина.

— Не растравляй сердца людям и не приваживай унтеров: шныряют вокруг да около, в отсеках[9] и на палубе!

— Один конец. Всем нам вахту нести, где братва лежит — потемкинцы, очаковцы, азовцы...[10]

Лукичев с презрительным сожалением глядит на Брагина:

— Чего ноешь? Господа-то меж двух огней очутились. Дождемся утра — увидим, на чьей стороне сила.

— Дождемся... как Осипенко дождался!

Машинисты еще ниже клонят головы: нет ничего горше, чем мысль о поражении. И не вытравить из памяти событий, происшедших нежданно-негаданно всего-навсего несколько часов назад.

...Незадолго до вечерней молитвы, ко времени которой было приурочено восстание, в жилых палубах появились вооруженные офицеры во главе с Ограновичем. Сопровождаемые кондукто́рами[11], они обошли кубрики и, постращав моряков, пригрозив рано или поздно расправиться с зачинщиками, вернулись в кают-компанию.

Стало ясно: план восстания выдан. Слишком много людей знало о нем — почти вся команда.

И все же Никольский решил не играть с огнем.

Едва Огранович и его свита удалились, в машинный кубрик ворвался комендор[12] Евдоким Огнев:

— Уводят! Арестованных уводят!

Смяв оцепление унтеров, моряки ринулись к трапам на верхнюю палубу. Действительно, на льду гавани виднелись в кольце солдат три человека: семеновцы уводили рабочую делегацию в город.

Стоголосый крик взлетел над кораблем:

— Ура! Наша взяла!..

Строевой матрос Осипенко, сжимая кулаки, рванулся на корму, где сгрудились вокруг Никольского офицеры и кондукторы. Волной хлынули туда вслед за матросами боцманской команды кочегары, электрики, машинисты, комендоры. И тотчас в морозном воздухе отрывисто захлопали выстрелы.

Будто отброшенные невидимым напором, моряки подались обратно. Белышев скачком метнулся за орудие — это спасло его. Пластом рухнул, раскинув руки, и навсегда замер Осипенко. Машинист Фокин, как слепой, засновал из стороны в сторону и, не находя спасения от пуль, выбросился с пятисаженной высоты на лед гавани. Оставляя за собой кровавый след, заковылял к тамбуру машинист Власенко. Его подхватили Бабин и Липатов.

С причала зачастили залпы: по сигналу Никольского открыла стрельбу рота семеновцев. Сбивая краску с надстроек, на палубу посыпались пули.

Белышев, сгибаясь, перебежал к трапу и прыгнул вниз, туда, где машинисты хлопотали над стонущим Власенко. Изодрав на куски тельняшку, Лукичев втугую забинтовал ногу раненому. Власенко притих.

Тишину прорезал трубный звук: горнист сзывал команду на парадный сбор. Колесо корабельного распорядка продолжало крутиться.

Моряки мрачно повиновались.

Став рядом с Белышевым в строй, Неволин подтолкнул соседа и незаметно повел взглядом на мостики.

Оттуда на моряков смотрели наведенные кондукторами пулеметы.

— Стройся по ротам! — скомандовали унтера.

Матросы машинной команды послушно заняли свои места в шеренге.

Смеркалось. Время вечерней молитвы истекало. Люди закоченели на морозном ветру. Белышев и Лукичев плечами подпирали изнемогшего Власенко.

Совсем стемнело, когда из кормового тамбура выбрались командир и старший офицер. Вспыхнув, заскользил вдоль оцепенелого строя тоненький луч карманного фонаря. Двухчасовой обыск судовых закоулков и матросских рундуков закончился ничем. Ни агитаторов с берега, присутствие которых заподозрил Никольский, ни запрещенной литературы не было обнаружено. Не оказалось посторонних людей и в строю.

— Разойтись! — приказал Огранович.