Бессонница - страница 10

Вряд ли Агаша слышала все слова. Валей, кончив петь, закричал радостно: «Я поцеловал тебя, ты слышишь? Я поцеловал тебя… Ого-го-о-о!»

Хорошо смеялась Агаша. А Валей думал, что скоро пойдет с ней в церковь к батюшке-попу. Давно уже были припасены у него в сундуке сатиновая косоворотка с пояском, пиджак из касторового сукна и шевровые сапоги в гармошку.

Степан гребет и хотя неотрывно глядит на старика, но тоже думает о своем: как-то встретятся они с Федотом. Годы идут, а ничего не забывается: ни то, что было до фронта, ни то, что случилось там, в Подмосковье, во время боев.

Они шли и шли тогда целых десять дней без крошки во рту. Выла метель, а они шли.

Потом с ходу — бой. Падали солдаты, как проваливались в снежные суметы, — исчезали.

Засада.

Отходили, перебегали в белой мгле. Хорошо не пошел немец следом: вьюга губила, вьюга и спасла.

Но многих недосчитались. Не отозвался и Федот на перекличке в заснеженном овраге, куда собрались после боя. Степан, которому довелось уже видеть сотни смертей, отчетливо представил себе ничком распластанного на снегу брата и со спины красное пятно на маскхалате.

Измученному Степану казалось, что ему никуда уже не двинуться отсюда после вынужденного привала, но он сумел встать на зов командира и вместе с двумя другими бойцами пойти обратной дорогой туда, где, может быть, раненые ждут их помощи.

Они кружили на лыжах в белесой мути поляны, где недавно шел бой, ощупывали каждый труп, хотя над ним уже бугрился снежный нанос. Степан даже тихонько называл имя Федота, но в ответ только ветер гудел ему с лесных вершин. Живых не находилось: наверное, кто и ранен был — успел замерзнуть.

Один только раз бойцам послышался стон. Они остановились в надежде услышать его снова. Но в тот же миг с немецкой стороны глухо пролаяли минометы, стенящий вой мины достиг слуха. И, прежде чем бойцы успели подумать о спасении, мина взорвалась у них под ногами. Мимо Степана и на этот раз смерть просвистела осколками, а оба его товарища, не охнув, упали в снег.

Наступила тишина, из которой явственно слышался все тот же стон. Но Степана сковало ужасом. Будто совсем обеспамятев, он дико вскрикнул и бросился прочь от страшного места. Путаясь лыжами в буреломинах, падая в овраги, бежал он, и только одна мысль металась в голове: «Уйти, успеть, спастись…»

Почему нельзя забыть об этом?

— Э-э-й! Суши весла!

Это дядька Валей.

Степан перестал грести. Глянул: стихла волна, берег рядом. Сторожко посмотрел на кучку мужиков, что топтались у знакомой избы.

Федота среди них не было.

У соседей Подъячевых бабья суета. Везде горки тарелок, кринок, кастрюль. Промеж — ложки, вилки. Белое тесто словно силится выбраться из больших, красной глины, горшков.

Две бабы, засучив рукава, готовят студень. Ножи танцуют у них в руках, крошат намелко вязкое, исходящее паром мясо. Из чугуна несет горячим ароматом отвара.

В горнице за швейной машиной еще кто-то. Не поднимает головы. Черный в белую горошину платок вздрагивает на плечах.

— Здравствуйте-ко, бабоньки! — сказала Дора.

Малознакомые бабы сразу захлюпали носами. Та, что сидела в горенке, обернулась, бросила шитье, выбежала в кухню и прижалась к Доре, положив голову ей на грудь.

Марина!

— Полно, полно… Не вернешь, — проговорила Дора и невпопад подивилась: — Куда это столько готовите-то?

Бабы утерли слезы, наперебой стали хвалить старика Валея.

— Все с книжки снял, до копеечки принес…

— Чтоб, говорит, всей деревне хватило помянуть.

Посидели, поплакали с Мариной, и она, всхлипывая, снова ушла в горницу. Дора рада была помочь бабам, но у нее ничего не получалось, все валилось из рук. Потолкалась в кухне, наконец, увидела: только мешает всем.