Бессонница - страница 48
В середине сентября мне надо будет вернуться в наш дом на Харрис-авеню (хотя бы ненадолго) и еще мне надо будет найти работу. Но пока что ни слова об этом. Эта тема пугает меня до смерти! Я получила записку от Эда – всего пара строк, но тем не менее для меня это большое облегчение. Он написал, что сейчас он живет в отдельном коттедже при Лаборатории Хоукинса во Фреш-Харбор и что он будет неукоснительно соблюдать пункт о контактах со мной (точнее, об их отсутствии) в договоре о выходе под залог. Он пишет, что сожалеет о том, что было, но легче мне от этого не стало. Не то чтобы я ожидала увидеть залитый слезами конверт, в котором будет лежать отрезанное ухо Эда, нет, но… я не знаю. Как будто бы он и не извинился вовсе, а просто формально отписался, чтобы закрыть эту тему. И какой в этом смысл? В письме также был чек на 750 долларов, который, видимо, должен свидетельствовать, что он понимает свою ответственность перед нами и помнит о ней. Это, конечно, хорошо, но мне было бы гораздо приятнее, если бы я узнала, что он пытается разобраться со своими проблемами и со своим душевным здоровьем. Его должны были приговорить к полутора годам интенсивной терапии. Я сказала это на групповом сеансе, и они рассмеялись, как будто решили, что я шучу. А я не шутила.
Иногда, когда я думаю о будущем, у меня в голове возникают страшные картины. Я вижу, как мы стоим в очереди за бесплатной едой или как я иду в приют для бездомных, держа на руках Натали, завернутую в полотенце. Когда я об этом думаю, меня начинает трясти, и иногда я плачу. Я знаю, что это глупо: слава Богу, у меня есть диплом по библиотечному делу… но я ничего не могу с собой поделать. И знаешь, что мне помогает, когда такое случается? Я вспоминаю, что ты мне сказал тогда, когда привел меня в «Красное яблоко». Ты мне сказал, что у меня много друзей здесь, в городе, и что я обязательно справлюсь. И я точно знаю, что у меня есть друг – по крайней мере один. Один настоящий друг.
Письмо было подписано: С любовью Элен.
Ральф вытер слезы – в последнее время он вообще часто плакал; наверное, от усталости и недосыпа, – и прочел P.S. в самом низу листочка:
Я бы очень хотела, чтобы ты приехал нас навестить, но мужчин сюда не пускают по вполне понятным причинам. Здесь даже не разрешают давать точный адрес, где мы находимся. Э.
Ральф пару минут посидел, держа письмо Элен на коленях и глядя на Харрис-авеню. Был самый конец августа – пока еще лето, но листья на тополях уже серебрились, а в воздухе чувствовалась осенняя прохлада. На витрине «Красного яблока» уже появился плакат: ТОВАРЫ ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ! ЗАХОДИТЕ К НАМ! А где-то рядом с Ньюпортом, в старом фермерском доме, где униженные и избитые женщины пытались начать жизнь заново, Элен Дипно мыла окна, готовя их к очередной бесконечной зиме.
Он аккуратно сложил письмо и убрал его обратно в конверт, пытаясь вспомнить, сколько Эд и Элен прожили вместе. Где-то шесть или семь лет. Каролина бы знала точно. Каролина наверняка бы знала. Сколько мужества требуется, чтобы завести трактор и скосить под корень все, что ты упорно выращивал шесть или семь лет? – спросил он себя. Сколько мужества требуется, чтобы снести все к чертям, после того как ты убил столько времени, готовя почву, бережно высаживая семена, поливая и удобряя? Сколько нужно мужества, чтобы сказать: «Я не буду выращивать этот горох, потому что он мне не нравится. Я лучше попробую бобы или кукурузу»?
– Много, – сказал он вслух, вновь вытирая слезы в уголках глаз. – Чертовски много, на мой скромный взгляд.
Ему вдруг очень захотелось увидеть Элен и повторить ей слова, которые она так хорошо запомнила и которых уже не помнил он сам: У тебя все будет в порядке, ты обязательно справишься, и ты не одна – у тебя много друзей.
– Ладно, – сказал себе Ральф. – Мы еще повидаемся, и не раз.
Письмо Элен сняло огромный камень с его души. Он встал, положил конверт в задний карман и пошел по Харрис-авеню к шоссе и площадке для пикников. Если ему повезет, там будет Фэй Чапин или Дон Визи и можно будет сыграть партию в шахматы.