Бесстрашная - страница 8

– Вот скажи, Катарина, – обнажая потемневшие от жевательного табака зубы, улыбнулся Пиотр, – как ты выживаешь в нашем ремесле, если все время оказываешься последней? Хочешь совершенно бесплатный совет?

– Суним Кравчик, вы обычно столько советов даете… Не боитесь, что придется подвинуться на тепленьком местечке, если ими кто-нибудь воспользуется? – недвусмысленно намекнула я, чтобы он закрыл рот.

Пиотр действительно закрыл рот, да так, что щелкнули зубы.

– Снимай окна, и поехали отсюда, – не сводя с меня уничижительного взгляда, рыкнул он помощнику.

– Так мы же только приехали… – слабенько воспротивился тот, и у меня вырвался издевательский смешок. Пиотр злобно зыркнул в сторону мальчишки. Бедняга мгновенно принялся расчехлять гравират с кожаной гармошкой мехов и большим объективом.

– Подвиньтесь, нима Войнич, – с официозом велел Кравчик и махнул рукой. – Вы нам вид загораживаете.

И тут из-за поворота показался закрытый экипаж без опознавательных гербов, запряженный ходкой лошадкой. Заставляя народ расступиться, карета проехала к особняку, и газетчики взбурлили, пытаясь угадать, кто же прятался за кожаными занавесками. Стражи открыли ворота. Неизвестный визитер беспрепятственно въехал во двор.

– Как только выйдет, снимай! – рявкнул Пиотр своему помощнику, когда дверца кареты отворилась.

Пока высокий суним в дорогом плаще спускался с подножки, улица заполнилась щелчками гравиратов. С безразличным видом мужчина повернулся к толпе, и через объектив я разглядела известного на весь город судебного заступника Кастана Стомму, обладателя ледяных серых глаз, породистого лица и старшего брата-мэра.

С разочарованным видом народ принялся чехлить гравираты, ведь печатать портреты Стоммы-младшего решился бы лишь отчаянный смельчак или откровенный кретин. Последний газетный лист, написавший сплетню о его предположительном романе с третьей принцессой Алмерии, оказался втянутым в долгое судебное разбирательство и в итоге с центральных переулков переселился на новостные щиты, стоявшие за городскими стенами.

Пусть «Уличные хроники» печатались на желтой бумаге[6] да и вывешивались на небольших рыночных площадях, где публика знала грамоту через одного, но гравюра судебного заступника, пускай и самого желанного холостяка Гнездича, точно не стоила последующих тяжб.

– Расходитесь, господа, – громко произнес он притихшей толпе, и некоторые газетчики принялись собирать вещи.

Удовлетворившись произведенным эффектом, Кастан твердой походкой направился к крыльцу, но вдруг помедлил. Снова повернувшись к улице, он обвел нас, газетчиков, долгим взглядом, а потом вдруг уставился прямо на меня. Некоторое время мы разглядывали друг друга с безопасного расстояния, а потом судебный заступник махнул рукой, точно приглашая меня составить ему компанию. Не понимая, чего он хочет, я пару раз хлопнула ресницами.

– Вы! – определенно указал он рукой, затянутой в перчатку. – Шустро идите сюда!

Народ опешил. Впрочем, я тоже и на всякий случай ткнула пальцем себе в грудь, уточняя, не ошибся ли суним Стомма адресом.

– Разве вы приехали не за интервью?

– А?!

Даже на расстоянии мне удалось разглядеть, как брови мужчины недоуменно изогнулись. В моей голове галопом заскакали лихорадочные мысли. Соблазн получить уникальные оттиски был огромным… как и опасения оказаться разоблаченной. Очень живо вспоминалось, с каким непритворным изумлением меня, кубарем вывалившуюся из шкафа, разглядывала полуобнаженная актерка.

– Суним Стомма! Я представляю «Вести Гнездича»! – воспользовавшись моментом, завопил, как бешеный, Пиотр.

– Так вы идете? – с нетерпением в голосе подогнал меня Кастан.

– Надеюсь, суним Кравчик, вы достаточно согрели для меня свое место? – пробормотала я и, толкнув нахально встрявшего конкурента, ринулась к воротам.

Ощущая волну всеобщей ненависти, я прошмыгнула сквозь приоткрытые стражами кованые створки и нагнала судебного заступника.

– Никогда не видел столь застенчивой газетчицы, – буркнул он недовольно.

– Почему вы выбрали меня? – полюбопытствовала я.

– У вас честные глаза.

Ошалелая от происходящего горничная проводила нас в роскошный будуар, где в компании импресарио Савушки страдала театральная звезда. В комнате тяжело пахло розовым благовонием и старой пудрой. Осторожно отодвигая пальцем закрытые портьеры, усач в желтом камзоле, делавшем его похожим на пузатую канарейку, украдкой подглядывал за толпой на улице.