Бета Семь при ближайшем рассмотрении - страница 12
— Если у них вообще есть вкусы, — пожал плечами Надеждин.
— Что ты имеешь в виду? — посмотрел на него Марков. — Есть же здесь кто-то, кроме роботов? Может, это просто карантин?
— Это ты меня спрашиваешь? — усмехнулся Надеждин. — Конечно, как командир я должен знать все, но не пытайте, не знаю.
— Я думаю, скоро все-таки кто-нибудь появится. Кому-то же, черт возьми, мы понадобились. Кто-то же изловил нашу бедную «Сызрань» и заарканил ее. Не для того же, чтобы посадить нас в этот круглый аквариум.
— Мои бедные маленькие друзья, — сказал Густов, — вам не кажется, что разговоры наши удивительно однообразны? Даже не разговоры, а какие-то шаманские заклинания. Мы задыхаемся от отсутствия информации, а те крохи, что у нас есть, мы уже пережевали по нескольку раз.
— Какая наблюдательность! — вздохнул Марков.
Он уселся на пол, опершись спиной о стену. Товарищи опустились рядом с ним.
Было тихо. Тишина была плотной, почти осязаемой. Она гудела в их ушах током крови, давила их, заставляла напрягаться. Они были космонавтами и привыкли к безмолвию космоса, но тишина корабля, мчащегося с выключенными двигателями сквозь толщи пространства, была тишиной привычной, знакомой. А это гробовое молчание таило, казалось, в себе какую-то угрозу.
«Это, наверное, именно то безмолвие, которое и называют гробовой тишиной, — думал Густов. — И не случайно. Абсолютная тишина противоестественна для человека, она пугает, потому что подсознательно связывается со смертью. Смерть — это абсолютная тишина».
Сидеть было неудобно, и он слегка изменил позу. Внезапно сердце его забилось. Прямо перед ним стояла Валентина. В легком белом платье, в том самом, которое было на ней во время того последнего разговора. И смотрела она на него так же, как тогда: печально и недоумевающе. Она покачала головой. Так же, как тогда, когда сказала, что не может остаться с ним. «Наверное, — сказала она тогда, женами моряков и космонавтов может стать не каждая. Я не могу. Я не умею ждать. Мне больно расставаться с тобой, но я знаю: ты не можешь оставить космос».
Густов закрыл глаза. Удивительная была галлюцинация, поразительно яркая. Сейчас он снова посмотрит перед собой и увидит лишь прозрачное мерцание круглых стен. Он открыл глаза. Валентина по-прежнему стояла перед ним. Она покачала головой и сказала грустно:
— Видишь, я, наверное, не ошиблась. Ты даже не хочешь смотреть на меня…
— Валя, — прошептал он, чувствуя, как сердце его сжалось от печальной нежности и потянулось к его бывшей жене.
— Ты что-то сказал? — спросил Надеждин, открывая глаза.
Они не видели ее. Они не могли ее видеть. Это была его галлюцинация, только его. Может быть, в другое время и в другом месте он лишь пожал бы плечами перед этой игрой воображения, но сейчас каждый нерв его был возбужден, и бесплотное порождение его памяти казалось реальнее нереальности их круглой тюрьмы.
— Ничего, — пробормотал он.
Если бы он только благополучно вернулся на Землю, если бы он только мог прижать к себе настоящую, живую Валю, теплую, дрожащую, ощутить запах ее волос… Он бы обязательно нашел слова, которых не нашел тогда, во время того последнего разговора. Она бы поняла.
— Не знаю, — медленно покачала головой Валентина, — не знаю, пойму ли я тебя.
— Но ты же пришла! — забыв о товарищах, громко крикнул он. — Ты пришла сама.
— Наверное, потому, что была нужна тебе.
— Володя, — Марков испуганно посмотрел на товарища, — что с тобой?
— Ничего особенного, — усмехнулся Густов, — просто я разговариваю с Валентиной — она сейчас стоит передо мной.
— Этого не может быть, — прошептал Надеждин.
— Я знаю, — вздохнул Густов.
— Я тоже вижу ее… Валентина, простите…
— За что, Коленька?
— Я…
Валентина медленно покачала головой и растаяла, исчезла.
Густов почувствовал, как в горле его застрял жаркий комочек, который мешал дышать, а на глазах навернулись слезы. Этого еще не хватало…
— Ребята, — задумчиво сказал Надеждин, — я не специалист по галлюцинациям, но разве могут видеть одну галлюцинацию сразу два человека?
— Три, — добавил Марков. — В конце я тоже увидел Валентину. И это невозможно.