Бетховен - страница 12

«Примите из рук Гайдна дух Моцарта», — якобы написал ему граф Вальдштейн перед отъездом в альбом с пожеланиями его друзей. Слишком красивая фраза, чтобы быть подлинной; после смерти Бетховена множество документов были подделаны, в частности, рукой усердного Антона Феликса Шиндлера, написавшего его житие, о котором мы еще поговорим в свое время со всей благожелательностью, какой только заслуживают его дурные поступки. Думал ли Бетховен о Лорхен во время долгого пути в Вену? Перед расставанием они как будто поссорились, об этом известно из письма, которое Людвиг написал девушке по приезде в Вену, прося прощения. Лорхен же всегда питала к Людвигу чувства глубокой дружбы: «Пусть дружба и добро растут, как сень, покуда не погаснет солнце жизни». Эти строки Гердера^>{16} она записала ему в прощальный альбом.

И вот Бетховен в Вене — на всю жизнь, о чем он вовсе не догадывается, думая, что вернется в Бонн, когда закончит учебу. Город, в самом деле, роскошный, очаровательный — и ужасный, кишащий шпионами и фискалами императора, а вскоре — столица вальса и приторного китча. И еще психоанализа, что вовсе не случайно: венское бессознательное представляло собой для аналитика неистощимые залежи вытесняемых желаний. В Вене опасались революционной заразы из Франции, распространявшейся по всей Европе. Почему музыка там так прижилась? Потому что ее считали безобидной. Прочие формы самовыражения — философия, литература, эти рассадники мятежа, — там не приветствовались. Даже император Иосиф II, пожелав основать в Вене академию, столкнулся с легкомыслием населения, не принявшего «Дон Жуана» Моцарта, предоставив композитору умереть в нищете.

Известие о кончине отца не застигло Людвига врасплох. Иоганн уже столько раз умер в его сердце… Надгробная речь курфюрста о бывшем певчем может обойтись без комментариев: «Бетховен умер; какая тяжелая потеря для налога на алкоголь». Курфюрст продолжал выплачивать жалованье Иоганна, переведенное на Людвига, чтобы содержать двух его братьев в его отсутствие. Конечно, возвращаться в Бонн было незачем. Вальдштейн и курфюрст снабдили Людвига рекомендательными письмами, и он явился к барону Николаю Цмескалу фон Домановецу, придворному секретарю венгерской королевской канцелярии. Первая встреча прошла успешно, Цмескал станет для Людвига ценным и верным другом на всю жизнь, самым преданным из венских друзей и самым щедрым, не жалевшим для него ни времени, ни денег и задействовавшим все свои связи в столице. Тому есть верные признаки: обидчивый Бетховен ни разу не поссорится с Цмескалом, разве что на несколько часов!

С ним он и отправился к Гайдну. Престарелый маэстро сразу же начал давать ему уроки. Довольно раскрепощенные по своей форме, судя по записям расходов Людвига: обычно они заканчивались в кафе — «папа Гайдн» обожал шоколад. Что же до сути, непохоже, чтобы между двумя столь разными характерами возникла привязанность или творческая сопричастность. Сначала Бетховен будет утверждать, что ничему не научился у Гайдна; позже он признает, что совершил бы много чудачеств без добрых советов «папы Гайдна» и Альбрехтсбергера, другого своего венского учителя. Правда в том, что в Бетховене было что-то мрачное, властное, даже странное, что беспокоило ясную натуру Йозефа Гайдна. Флейтист Друэ присутствовал при том, как Бетховен показал Гайдну свои первые сочинения. Вот как он передает их диалог:

— У вас большой талант, — сказал Гайдн, — и он станет еще больше, гораздо больше. У вас бездна вдохновения, но… Могу я говорить с вами откровенно?

— Конечно, я и пришел, чтобы узнать ваше мнение, — проворчал Людвиг.

— Так вот, вы совершите гораздо больше, чем совершили до сих пор, к вам придут мысли, которые еще не приходили ни к кому, вы никогда не пожертвуете прекрасной идеей ради тиранского правила (и хорошо сделаете), но вы принесете правила в жертву своим фантазиям, ибо вы производите на меня впечатление человека, у которого несколько голов, несколько сердец, несколько душ и… Но я боюсь рассердить вас.

— Вы рассердите меня, если не договорите.