Бэтман Аполло - страница 32

– Вы к чему клоните? – спросил Тар. – Что никакого загробного мира нет?

– Именно! – кивнул Улл.

– То есть мы приехали учиться нырять, а нырять некуда?

– Совершенно верно.

– Но ведь куда-то ныряльщики все-таки ныряют, – сказала Софи. – Куда же тогда?

– Чтобы понять, куда мы ныряем, – ответил Улл, – надо сперва разобраться, – откуда. Я сказал, что никакого загробного мира нет, и могу это повторить. Но нет и догробного мира. Есть поток переживаний, из которого складывается наш опыт. Пока вы живы, вы ежесекундно получаете новые впечатления с помощью органов своего тела. Полная сумма всех впечатлений – это и есть ваша реальность. Мертвый человек именно потому мертв, что никакого опыта больше не приобретает. Его реальность ничем не отличается от сна без сновидений. Кто-нибудь помнит свой последний сон без сновидений?

Улл обвел глазами класс. Мне показалось, что манекены с задних рядов готовы к этому разговору лучше нас – но, в силу косности своих материальных оболочек, не способны в него вступить. Класс ответил молчанием.

– Мы видим их каждую ночь, – продолжал Улл. – Но такого опыта нет ни у кого – потому что на время сна без сновидений полностью исчезает тот, кто мог бы его получить. То же касается и состояний после смерти. Нет никого, кто мог бы их испытывать. Самые утонченные из мистиков говорят, что именно в этом заключается наша изначальная природа, но вампиры равнодушны к пустой игре слов. Мы смотрим на все практически…

Улл несколько раз прошелся перед партами, обхватив подбородок ладонью. Мне пришло в голову, что он похож на пожилого и уже не очень хорошо соображающего Гамлета, забывшего, куда он положил свой череп.

– Никакой жизни после смерти нет! Загробного мира тоже нет! Человеческое существо состоит из двух элементов – света и витража. Смерть их разъединяет. «Жизнь после смерти» – это оксюморон. Но если яркий белый свет, о котором мы говорили, содержит в себе все вообще, в нем должны присутствовать не только портреты всех живых, но и портреты всех мертвых. Надо лишь суметь поглядеть на него сквозь стекла нужной окраски. Имея доступ к красной жидкости мертвых, то есть, простите, к их ДНА, можно получить доступ к библиотеке темных витражей, которые были когда-то живыми существами. На этом принципе основан особый уникальный доступ вампиров к загробному миру…

– Вы же сами говорили, что загробного мира нет, – сказал я.

– Правильно, – согласился Улл. – Есть только то, что свет бытия освещает в данную минуту. А загробного мира нет, потому что он темен. Пока на него не упадет луч сознания, его не существует. Поэтому его и называют небытием… Ведь не скажешь, что небытие есть. А с другой стороны, в него можно уйти.

– Как можно уйти в небытие? – спросил Тет. – Мне непонятно.

– Не переживай, – ответил Улл. – Тот ум, который этого не понимает, туда не попадет. Двуногие существа, лишенные перьев, обычно просто мрут. Уйти в небытие очень непросто…

Эти слова прозвучали почти мечтательно. Улл скрестил руки на груди и уставился на один из витражей.

– Секрет воскрешения мертвых прост, – сказал он. – Он в том, чтобы соединить мертвый витраж со светом сознания. Лимбо – это темный фоточулан, где хранится немыслимое число негативов… Только поймите, пожалуйста, сразу – никакого реального чулана, где хранятся темные витражи, нет. Витражи, негативы – просто сравнение. На самом деле это сложнейшие информационные коды, указывающие свету, каким стать и как меняться. Мы называем их анимограммами. Это и есть души в загробии. Мертвые души. То есть подробнейшие отпечатки бывших живых душ. Чертежи, по которым их можно на время воссоздать. Они хранятся в памяти Великого Вампира. Лимбо, таким образом – это и есть память Великого Вампира. Или, как иногда говорят, Вечная Память. Именно туда мы и ныряем. Хранящиеся там анимограммы могут возвращаться к жизни по воле внешнего наблюдателя.

– А когда они оживают для внешнего наблюдателя, – спросил я, – они действительно оживают?

– Вот, – сказал Улл. – Опять. Скажи я «да» или «нет», и мы опять попадем в ловушку слов. Не надо создавать hard problem на ровном месте. Жизнь – это киносеанс. А лимбо – киноархив. Вампиры-ныряльщики оживляют мертвых, пропуская сквозь них отраженный луч своего собственного сознания. Этот подпольный киносеанс субъективно переживается как путешествие в загробный мир. Все, что мы там видим, настолько же реально, насколько реальны мы сами – потому что сделано из нас. Но отдельно от луча вашего внимания никакого «мира мертвых» нет, как нет и фильма до соприкосновения пленки с проекционным фонарем. Мертвые оживают только тогда, когда попадают в зону вашего интереса. Но на это время они становятся так же реальны, как вы сами. Они как бы проживают дополнительный отрезок своей жизни через вас.