Без гнева и пристрастия - страница 18

– Один из этого, как вы говорите, балласта – генерал Насонов считает ваше движение недееспособным, назвал его закоснелым и лоскутным.

Марков обвел журналистов озаренным взором и гордо изрек:

– С одним определением я согласен. Да, лоскутное! Потому что в нашем движении представлены все слои населения нашей России! Да, лоскутное! Потому что оно общенародное!

Здесь инициативу перехватил журналист конкурирующей компании. Его микрофон отодвинул микрофон первопроходца:

– А что об этом думают ваши оппоненты?

– Спросите у них, – посоветовал Марков.

– Мы не можем их найти.

– Скорее всего, им нечего сказать, – торжествующе отметил Марков. – Видимо, они, воспользовавшись услугами своего соратника, а точнее, сообщника, бывшего начальника службы безопасности движения, Веремеева, как тати в ночи, сбежали через черный ход.

…Генерал поднялся с кресла, выключил телевизор и, обернувшись, глянул на самого молодого профессора, сидевшего в соседнем кресле у журнального столика, за которым вечерне выпивали. Слегка.

– Он держится королем, Ваня.

– А что ему остается делать? – философски заметил Гордеев, раскручивая в толстом стакане солнечную жидкость. Генерал сел, взял свой стакан, отхлебнул вполглотка – по-европейски, спросил и у Ивана, и у себя:

– Мы правильно сделали, что тайно смылись?

– Правильно, – твердо ответил Иван.

– Мы смылись, понимаешь? Смылись! Весьма легко теперь нас объявить трусами, интриганами, людьми, которым нечего сказать.

– Теперь, – почти согласился Иван. – Теперь. Но потом, Леша, появится потом. Мы не должны сейчас выкладываться в дешевой перебранке. Будет время высказаться аргументированно и серьезно.

– Когда?

– Завтра у меня в институте соберем ребяток и решим когда. Я уже дал им тезисы для разработки широкой программы, и они за ночь – им в охотку – это сделают. Да и кое-что подкинуть могут: они ребята головастые, и им все на свежака интересно. Меня беспокоит другое: в связи с последним скандалом забыт предпоследний и педераст вновь стал сугубо идейным борцом.

– Вот тут-то ты и прокалываешься, интеллигент хренов! – ласково схамил Алексей. – Как военный скажу тебе: хуже нет, когда забывают про мину, которую не разминировали. Она взрывается в самый неподходящий момент.

– Но он уже преодолел минное поле, Леша.

– А что мешает нам перенести эту мину на поле, по которому ему еще предстоит идти?

– Никто и ничто нам не мешает перенести эту мину, Леша. – Иван допил что было на донышке, встал, включил телевизор и пультом дистанционного управления стал гонять программы. Мелькали зубные пасты, памперсы, дезодоранты, йогурты, автомобили. И вот опять он, вождь.

– Егор Тимофеевич! – ласково окликнул его бородатый журналист, видимо, из симпатизирующих. – Вы сейчас сказали, что гордитесь своей лоскутностью. Но, извините, лоскуты – это отдельные тряпки, куски, которые почти невозможно в связи с их разноцветьем собрать в единое целое.

Марков покровительственно улыбнулся. В третий раз.

– Вы когда-нибудь видели лоскутные одеяла, которые в деревнях шьют простые русские бабы? Эти одеяла красивы и, не ветшая, служат своим хозяевам многие и многие годы. Я думаю, что наше лоскутное одеяло, сшитое любовью к родине, еще послужит России.

На экране уже был очередной тайфун. Гордеев сменил картинку на экране: Чак Норрис бил копытом злодея в живот.

– Леша, ты его крепко выручил своим лоскутным одеялом, – засмеялся Иван, – Он им еще долго-долго прикрываться будет.

– Но голую свою педерастическую жопу все равно не прикроет, – оправдываясь за убедительную формулировку, подаренную непримиримому конкуренту, пробурчал генерал. – Кроме этого пресловутого одеяла, у него ничего нет.

– У него есть деньги, – тоскливо вздохнул Иван. – А у нас их нет.

В каминном зале тоже смотрели Маркова. В итоговых новостях. Двое смотрели. И не поймешь, кто из них хозяин. В отглаженных костюмах, в белоснежных сорочках, в сверкающих башмаках и при галстуках, они сидели в сафьяновых креслах и, отвернувшись от огня, снисходительно поглядывали на экран телевизора. Когда Марков удачно отстрелялся с лоскутным одеялом, старший (по возрасту) выключил телевизор и повернулся к камину. Гладкий, ухоженный, со значительным, несколько грустноватым лицом, он хорошо выглядел, но не так хорошо, чтобы не выдать свои шестьдесят.